— Вам угодно, чтобы я вновь вернулся к телеграфному стилю?

— Простите, молчу…

— Не будь я сотрудником известной вам организации, то посоветовал бы вам как профессионалке сделать сценарий для Голливуда…

— А вас привлечь в качестве консультанта?

— На такую честь я не рассчитываю. К тому же Голливуд по-прежнему в США, а мы с вами — в Буэнос-Айресе. Причем и вы, и я находимся здесь по делу, весьма далекому от кино. Ваши ответы были проанализированы соответствующей службой и сличены с фактами, которыми мы располагали. Задача формулировалась так: выяснить, насколько соответствуют действительности показания гражданки СССР Мальцевой В. В., чтобы принять затем оптимальное решение. Резюме: не соответствуют.

— То есть?

— Вэл, вы уже докуриваете фильтр. От этого зловония не спасет даже противогаз, которого у меня, кстати, нет.

— Извините, — я ткнула окурок в пепельницу. — Так что это значит?

— Это значит, Вэл, что с самого начала наших бесед вы нам лгали…

У меня возникло ощущение, словно кто-то вылил на меня бидон керосина и поджег.

— Я не хочу и не буду выяснять сейчас причины этой лжи, — Юджин, казалось, не замечал, как я корчусь в жарких объятиях стыда. — Замечу лишь, что лгать вы не умеете, и перейду к сути дела. Итак, Вэл, погибли пять человек. Вы единственный свидетель. Ваши показания не оставляют сомнений: вы причастны к тому, что случилось. На сей счет есть законы и законы. Согласно международным нормам вы как подданная иностранного государства должны быть осуждены на территории той страны, где совершили преступление. То есть в Аргентине. Правда, оно совершено против граждан США, и моя страна может по дипломатическим каналам добиться вашей выдачи. Но есть и другой закон — закон спецслужб. Действие этого закона распространяется на закулисную часть нашего с вами бытия, Вэл. О вашем пребывании у нас никто не знает…

— Никто?

— Никто. Ибо люди, направившие вас сюда, молчаливо примут все, что может произойти с вами. Вы выполнили свою миссию и дальнейшего интереса для своих друзей в КГБ уже не представляете. Да и к чему шум? В спецслужбах это не принято. Мы же не направляем вашему посольству ноту протеста в связи с убийством пяти граждан США. Так с чего вы взяли, что посольство СССР в Аргентине начнет шуметь по поводу дорожной катастрофы, жертвой которой по слепому стечению обстоятельств стала некая Валентина Мальцева?

— Значит, мне вынесен смертный приговор?

— Да, Вэл.

— На десерт?

— Который не подсластит даже этот роскошный торт.

— И вы специально привели меня в ресторан, чтобы огласить вердикт?

— А вы поверите, если я скажу, что вся эта затея с рестораном — моя личная инициатива, которая, возможно, мне еще аукнется?

— Разве у меня есть выбор?

— Это не разговор, Вэл! — впервые за этот вечер голос Юджина прозвучал резко и властно. — Я хочу, чтобы вы осознали всю щепетильность ситуации. Лично мне никто не давал команду перевербовывать вас. Возможно, в иной ситуации все было бы именно так. Но не в случае, когда уничтожают нашу резидентуру. Я уже объяснял, что для нас это событие чрезвычайное.

— Да.

— О случившемся поставлен в известность президент, дело находится под личным контролем директора ЦРУ… Конечно, вы жертва, Вэл, и не вызывает сомнений тот факт, что вас подставили — цинично, грубо, нагло. Но все это — аргументы для моралиста или правозащитника, а отнюдь не для моей фирмы. Единственный выход для вас — сказать правду. Всю, от начала до конца. Только в этом я вижу шанс вашего спасения. Вы понимаете меня, Вэл?

— Да…

Честно говоря, я ничего не понимала. Страх, намертво сковавший мозг и тело, отторг меня от реальности и закапсулировал в некую биологическую субстанцию — живую, пульсирующую, вздрагивающую, но не способную мыслить. Сосредоточившись на трехцветной глыбе торта и инстинктивно ощущая необходимость действовать, что-то предпринимать, защищать собственную жизнь, я утрачивала последние проблески разума. Может быть, среди тех, кто читает эти записки, найдутся несколько человек, которых приговаривали к смертной казни. Только им, пожалуй, будет понятен глубинный, подсознательный пласт этих сумбурных строк. Только им…

— Вэл! Вам нехорошо? — Юджин перегнулся через стол и легонько тронул мое плечо. — Вэл! Очнитесь!

— Спасибо за прекрасный вечер! — в той критической ситуации эта идиотская фраза была венцом моих умственных усилий.

— Еще не вечер, Вэл.

— Что, уже ночь, Юджин?

— Вы должны мне что-то сказать.

— Что?

— Вэл, соберитесь, я хочу помочь вам.

— Почему? — в глазах у меня что-то прояснилось. Во всяком случае, лицо Юджина уже не напоминало безжизненную гипсовую маску.

— Какое это имеет значение? Тем более сейчас.

— Это таки да имеет значение, молодой человек… — если бы мама слышала меня в этот момент, у нее были бы все основания мною гордиться.

— Какого черта, Вэл?! Бросьте дурить, какой я вам, к дьяволу, молодой человек? Мы с вами ровесники!

— Почему вы хотите мне помочь? Во что вы играете? Чем я должна буду расплатиться за вашу мнимую доброту?.. Я знаю, где прячут ключ от редакции. Вас когда-нибудь укладывали в постель с британским бароном? В какое очередное дерьмо меня собираются сунуть? А директор ЦРУ тоже носит очки в тонкой оправе? А…

Я очнулась от дробного стука собственных зубов: Юджин, который тряс меня за плечи без отдаленного даже намека на интеллигентность, явно перестарался.

— Все? — услышала я у самого уха его горячее дыхание. — Истерика кончилась?

— Какая истерика?..

Я открыла глаза и увидела, что торта нет. Как, впрочем, и хрустальной посуды, и толстой свечи, украшавшей наш стол. Мы ехали в машине по довольно мрачной улочке. Совсем слабый, какой-то призрачный отблеск фонарей только подчеркивал узость тупика, в котором оказались машина, я, моя жизнь и, похоже, мой обаятельный попутчик. С распущенной лентой бабочки и сигаретой в зубах, Юджин уставился строго в затылок водителя, словно мысленно диктовал ему маршрут следования.

— Куда ты меня везешь? — я боялась взглянуть на Юджина.

— Домой.

— В Мытищи?

— Почти.

— Ты сам приведешь приговор в исполнение?

— Нет, вызову полк морской пехоты.

— Из пистолета Дзержинского?

— Ты заслуживаешь лучшей участи.

— Я серьезно.

— Я тоже.

— Почему ты помогаешь мне? Зачем я тебе?

— Мне обещали повышение по службе и прибавку жалованья.

— Ответь мне, это важно.

— Завтра.

— Завтра не будет. Я конченый человек, Юджин.

— Ну да, жертва коммунистической идеологии.

— Перестань паясничать!

— Ты в порядке? — Юджин оторвался наконец от шоферского затылка и повернулся ко мне. — В ресторане ты выглядела, как бумажный рубль.

— Неужели наша валюта котируется так низко?

— Ты даже не представляешь себе, как низко.

— А сейчас как выгляжу?

— А сейчас темно, я ничего не вижу.

— Аббат Фариа, он… Он кто?

— Сотрудник.

— Он старше тебя по должности?

— Он из другой службы и мне не подчиняется.

— Он… что-то вроде Витяни?

— Примерно.

— Значит, и у вас есть такие?

— А ты как думала?

— Он меня и?..

— Он тебя и.

— Ты меня здорово поддержал в трудную минуту. Спасибо, друг.

— Ты мне веришь?

Я вздохнула.

— Что нужно сделать, чтобы ты мне поверила?

— Неужели так хочется получить прибавку?

— К черту прибавку! Что нужно?

— Ничего. Я тебе верю.

— Тогда делай только то, что я тебе скажу.

— Хорошо.

— Неукоснительно!

— Хорошо.

— С покорностью наложницы, которую в случае ослушания ждет позорное изгнание из гарема!

— Хорошо.

— Сейчас мы приедем. Войдешь в дом, кивнешь аббату, поднимешься в свою комнату, примешь снотворное и уснешь.

— Навеки?

— До утра.

— А что будет утром?

— А утром я приду.

— А если нет?

— Я приду.