Что же касается провозглашаемых белыми идей, то если интеллигенцией и офицерством они более-менее воспринимались, то в народе на них реагировали достаточно вяло. Причин тут много. В истории случаются времена патриотического подъема, но бывает и наоборот — когда национальное чувство сильно ослабевает. Мы видели такой период недавно — в конце 80-х, когда всем было наплевать, что страна разваливается. То же самое происходило и в 1917–1918 годах. Винить здесь только большевиков и «враждебные силы» — это значит приписывать им эдакое сверхмогущество. Паскудство предреволюционной элиты и Первая мировая война виноваты ничуть не меньше Ленина. Равно как и раскачивавшие Россию либералы, которые, кстати, в итоге оказались среди белых.

Что же касается неотразимого тезиса: «большевики — немецкие шпионы», то с ним вышло совсем плохо. В конце 1918 года, после Ноябрьской революции в Германии, правительство РСФСР денонсировало Брестский мир, так что вопрос потерял актуальность. Ведь во времена крутых перемен всем интересен только сегодняшний момент. Про то, что было вчера, никто не вспоминает.

А вот белые к 1919 году уже настолько увязли в сотрудничестве с иностранцами, что возникал вопрос: так кто ж в итоге продает Россию?

Но все-таки главной бедой Белого движения была именно идея «непредрешенности». Дело не в политике. На самом-то деле большинству населения страны, крестьянам, было глубоко плевать на то, каким будет общественный строй. Их интересовал главный вопрос: земельный. Как отмечает историк Елена Прудникова: «Большевики раздали крестьянам землю. После этого белые могли говорить все, что угодно. Никого это не волновало» .

Так и обстояло дело. На все речи белых о «России и свободе» следовало: «Россия и свобода — это, конечно хорошо, а с землей-то как будет?»

Принцип «непредрешенности» подразумевал ответ: «вот разобьем большевиков и решим». Так же, несколько ранее, говорили и комиссары Временного правительства. С одной существенной разницей: в 1917 году крестьяне лишь хотели получить землю, а во времена Гражданской войны они уже ее получили. И как в этом случае воспринимался тезис «потом решим»? Значит, могут решить и по-иному? И землю придется отдавать?! А все знают, что отдать то, что уже считаешь своим, куда труднее, чем просто желать что-либо получить и обломиться.

Разумеется, большевистская контрпропаганда на все сто пользовалась этой неопределенностью белых. Отдать землю? Конечно, придется! Вот вернутся помещики и все заберут назад — говорили красные комиссары.

Эта перспектива заставляла крестьян довольно долго терпеть даже политику продразверстки. Характерно, что самые крупные антибольшевистские крестьянские восстания разразились только тогда, когда белые были уже практически разбиты. Кстати, белые хоть и не провозглашали продразверстку, но вели себя на селе практически так же, как и красные. Особенно этим отличались части Колчака с их разухабистыми реквизициями.

Тем более что под ногами мешались господа помещики. Деникин всеми силами старался не допускать их возвращения в родные имения на очищенной от красных территории.

По большому счету белым имело смысл четко провозгласить, что розданная крестьянам земля ни при каких условиях не будет отобрана. Тогда бы у них имелся шанс победить. Но они этого не сделали — и сделать не могли. И дело тут не только и не столько в конкретных имущественных интересах лидеров Белого движения. Среди них как раз помещиков было очень немного. Но переступить через свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, они не смогли. Даже Врангель, находясь в очень трудной ситуации, решился-таки провозгласить аграрную реформу — но и тут — предполагалась выплата крестьянами выкупа за землю в течение 25 лет. То есть это тоже был холостой выстрел.

О положении с идеологией у белых лучше всего свидетельствует главное средство агитации того времени — плакаты. Все знают те, которые выпускали красные — многие из них стали классикой жанра. Их бесконечно переиначивали и переиначивают — как во времена СССР, так и теперь, в коммерческой рекламе.

А белые? Удачных плакатов у них просто нет. Все они слишком абстрактные, не соответствующие главному принципу жанра — «на плакате должна быть одна идея, выраженная максимально понятно». Точнее, есть некоторые удачные работы — но они посвящены «зверствам большевиков» в сочетании с антисемитской темой. Самый лучший белый плакат — это Троцкий с подчеркнутыми семитскими чертами, сидящий на груде черепов на фоне Кремля. Но зверствами отличались все, а антисемитизм «работал» только на Украине (в других местах, где разворачивалась Гражданская война, евреев практически не было).

Что же касается «положительных» плакатов, то они производят удручающее впечатление. И не потому, что у белых не было хороших художников. Не было главного — идеи.

Для сравнения. За красных тоже шли люди с очень разными политическими взглядами — особенно в первый период Гражданской войны. К примеру, в красных отрядах имелось огромное количество анархистов. Но большевики, в отличие от Деникина, не пытались «сглаживать углы». Совсем наоборот — они очень жестко продавливали свою линию. И это способствовало не развалу, а укреплению Красной армии…

Казалось бы — простой вопрос? А вот не очень. Ведь многие представляют так, что, придя к власти, большевики сразу создали ту систему, которая была при Сталине.

Этого они не могли бы сделать, даже если бы очень захотели. Сил тогда у них на это не хватало. Большевики имели реальную власть в нескольких крупных промышленных центрах — а вокруг простиралась наша бескрайняя страна. Где их видали в гробу.

Так что большевики стали создавать систему Советской власти. Это — демократия, доведенная до своего логического конца, то есть до полного абсурда. Разница между традиционной, представительной демократией и Советами в следующем:

Во-первых, депутаты выдвигались не по месту жительства, а по месту работы или службы. Это, конечно, лишало права голоса «нетрудовые элементы», но зато предполагалось, что уж коллеги друг друга знают.

Во-вторых, был, говоря современным языком, приоритет местных законов над центральными. То есть: мы в своем околотке что хотим, то и устанавливаем. Результат был веселый.

Вот пример. 25 мая 1918 года Елецкий Совет Народных Комиссаров постановил «передать всю полноту революционной власти двум народным диктаторам, Ивану Горшкову и Михаилу Бутову, которым отныне вверяется распоряжение жизнью, смертью и достоянием граждан» («Советская газета». Елец. 1918. 28 мая, № 10).

Стали образовываться разнообразные республики. Речь не идет об антибольшевистских. Все упомянутые республики были за Советскую власть. Но… на местах полагали, что лучше знают, как руководить. В Советы же набрались те, кто набрались. Это были и большевики, и меньшевики, и эсеры, и анархисты, и просто всякая сволочь.

Замечателен пример Самары. В Самарском Совете засели анархисты в компании с ультрарадикальными большевиками, которые занимались в основном тем, что упрекали центральные власти в предательстве идеалов революции. (Там, кстати, окопался и уже знакомый нам матрос Павел Дыбенко.) Предательство, по их мнению, заключалось в том, что центральная власть пыталась навести хоть какой-то порядок. Многие революционеры были решительно против. Не для этого старались.

Самарский Совет прославился тем, что по отношению к нему была применена одна из самых лучших в мире акций «черного PR». Речь идет о «Декрете об обобществлении женщин». На самом деле анархисты и леваки в Самарском совете были, конечно, отморозками, но все-таки не настолько. А декрет сформировал сотоварищи некий хозяин трактира, в прошлом черносотенец. Бумажки с ним ночью были расклеены по городу — и поутру, когда новость распространилась, народ двинулся бить товарищам из Совета морды. Те, правда, успели убежать.