Интересно, что все это время город жил обычной жизнью. Ходили трамваи, работали магазины, театры, кинотеатры и рестораны. Никаких революционных масс на улицах не наблюдалось. Массовое шоу началось только 25 октября.
В полночь 25 октября в Смольном появился Ленин, который не выдержал сидения на квартире. Мне всегда было интересно, как он добрался. Дело в том, что я живу в пределах прямой видимости от дома на Сердобольской, 1, откуда ушел Ленин, и не раз, и не два пешком прошагал примерно эту дорогу. Ну, так уж случалось. Так вот, по одним сведениям, Ленин и его охранник Рахья поймали у Финляндского вокзала извозчика, по другим — Ильич сел в трамвай, где учил кондукторшу, как надо делать революцию.
Как бы то ни было, появившись в Смольном, он тут же развил бурную деятельность, требуя захватывать все как можно скорее.
В середине дня подошли морячки из Кронштадта, собравшие для этого перехода все, что могло плавать. Список впечатляет: два минных заградителя «Амур» и «Хопёр», бывшая яхта командующего портом «Зарница», переоборудованная в госпитальный корабль, учебное судно «Верный» и линкор «Заря свободы», настолько старый, что на Балтийском флоте его прозвали «утюгом». Линкор тащили четыре буксира. Кроме вышеперечисленного во флотилию входили многочисленные пассажирские колесные катера и баржи. Недаром потом говорили: «Из-за острова Кронштадта на простор Невы реки выплывает много лодок, в них сидят большевики». К этому времени оставалось занять Адмиралтейство и Генеральный штаб. И, разумеется, Зимний дворец.
…О так называемом штурме Зимнего в советское время понаписано и снято много разного. Кадры из фильма Эйзенштейна «Октябрь», которые и теперь часто показывают, многие воспринимают как документальные. (Тем более что Эйзенштейн специально снимал «под документалку». Такая у него была в двадцатых годах творческая манера.) Но к реальности это не имеет никакого отношения. Существует огромное количество описаний процесса штурма — и все они противоречат друг другу. Так, члены ВРК В. А. Антонов-Овсеенко и Н. И. Подвойский в своих мемуарах не могут членораздельно объяснить: какого черта революционные массы болтались вокруг здания целый день?
Бардак, был, конечно, полный. Собираться потихоньку-помаленьку стали лишь во второй половине дня. Члены ВРК организовать собравшихся на штурм то ли не умели, то ли не хотели. Да и те, видимо, не очень рвались, полагая, что Временное правительство и так сдастся. Во время штурма ведь и убить могут — а оно кому-то нужно?
На набережных стояли любопытные.
Тем временем защитники Зимнего стали потихоньку разбегаться. Первыми ушли самокатчики [47], которые постоянно охраняли Зимний дворец. Потом стали потихоньку уходить и те, кто пришел на его защиту, по одному и целыми отрядами. Кстати, комендант Зимнего дворца, недавно назначенный офицер гатчинской школы прапорщиков, очень плохо представлял план здания. А ведь во дворце, кроме парадных подъездов, имеется еще множество служебных. Многие из этих дверей остались без охраны.
Так что через какое-то время внутрь стали просачиваться вооруженные люди. Сперва их разоружали, но поскольку охранять их было некому, они просто-напросто уходили. Потом стали проникать группами, благо с Миллионной это можно было сделать практически незаметно. А защитники продолжали разбегаться, и в конце концов критическая масса проникших повстанцев превысила число защитников. Штурм был завершен.
Члены Временного правительства теперь хотели одного — чтобы кто-нибудь их поскорее арестовал. Потому что повстанцами никто не руководил, и кто знает, что придет им в голову? В конце концов, когда никакого сопротивления уже не было, явился Антонов-Овсеенко с группой товарищей, арестовал всех министров и препроводил в Петропавловскую крепость. Кстати, в последующие несколько дней либеральные газеты напечатали, что якобы всех «временных» посадили в баржу и утопили в Неве. ( Эта баржа будет всплывать, вернее, «тонуть» в либеральной прессе во многих эпизодах Гражданской войны, демонстрируя «зверства большевиков» ). Некоторые до сих пор повторяют этот бред. Между тем биографии членов Временного правительства хорошо известны. Вот некоторые из них:
Военный министр генерал А. А. Маниковский во время Гражданской войны был начальником снабжения Красной армии.
Морской министр Д. Р. Вердеревский уехал во Францию, а в 1945 году явился в посольство СССР и принял советское гражданство.
Министр путей сообщения А. В. Ливеровский стал в СССР видным специалистом по транспорту, строил «Дорогу жизни» к блокадному Ленинграду.
Один из министров, С. Н. Третьяков, эмигрировал во Францию, стал виднейшим агентом советской разведки (с 1929 г.) и в 1943 году был казнен немцами.
Министр Н. М. Кишкин, который 25 октября был назначен особоуполномоченным Временного правительства по «водворению порядка» в Петрограде, работал на разных руководящих должностях в Народном комиссариате здравоохранения РСФСР/СССР.
Читатель может спросить: так «Аврора» стреляла или нет? Да, в 21.40 был дан холостой выстрел. Который гораздо громче обычного — и его услышали во всем городе. Кроме того, было проведено еще несколько залпов из шестидюймовых орудий из Петропавловской крепости. Стреляли картечью и брали прицел откровенно выше, то есть никакого вреда дворцу причинить не смогли бы. Зато зрелищно. А зачем? На психику давили?
Может, и так. Но есть и другая версия. Дело в том, что примерно в то же время в Смольном открылся II Съезд Советов.
Состав его был такой:
Из 670 делегатов 300 были большевиками, 193 — эсерами (из них более половины — левые эсеры), 68 — меньшевиками, 14 — меньшевиками-интернационалистами, а остальные или принадлежали к мелким политическим группировкам, или вообще не входили ни в какую официальную организацию. Сравните с первым, апрельским съездом и почувствуйте разницу.
Так вот, стрельба началась очень удачно — когда все заняли свои места. После этого меньшевики и правые эсеры начали осуждать большевиков за то, что они развязали восстание. Смысл ответа большевиков был: «А не пошли бы вы, ребята»…
Те оскорбленно покинули съезд.
Что, собственно, и было нужно большевикам. Они уже насмотрелись на то, что представляют из себя коалиционные правительства. И кто такие меньшевики и эсеры — тоже насмотрелись. Поскольку никакого кворума съезд не предусматривал, то после ухода несогласных большевики только радостно хмыкнули.
Знакомый нам Н. Н. Суханов, к этому времени влившийся в ряды меньшевиков, признавал впоследствии, что демонстративный уход меньшевиков и эсеров имел огромное историческое значение. Он отмечал: «Мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции».
Вы, наверное, догадались, к чему я веду. Организовать шоу с орудийной стрельбой в нужный момент — проще простого. Телефоны тогда имелись. Когда начался съезд, оставалось только позвонить в Петропавловку: «Огонь, ребята!»
И уж совсем просто — просчитать реакцию делегатов. Тогда уходить с разных форумов было в обычае.
А что? Изящная провокация — и никаких коалиций.
Между тем у большевиков возле Зимнего дворца возникла новая проблема: надо было выгнать из дворца революционные массы, да еще проследить, чтобы те ничего не украли. Выходы блокировали латыши. Выпускали из одних ворот на Дворцовую площадь, где тоже стояли латышские стрелки и деловито изымали прихваченные ценности. По словам одного из очевидцев, рядом с ними росла гора всяких вещей. В общем и целом удалось пресечь мародерство, хотя и не совсем. У одного моего знакомого дома стоит шкатулка, которую его прадед, революционный матрос, вытащил-таки из Зимнего…
Со «штурмом» связан еще один малоизвестный эпизод — «чтобы умереть вместе со своими избранниками»… Дело было так. В Городской думе в этот день шло заседание. Эта структура наивно пыталась стать посредником между Временным правительством и большевиками. Понятно, что не вышло. И тут в Думу дозвонился министр земледелия С. П. Маслов. «Мы здесь, в Зимнем дворце, совершенно брошены и оставлены. Нас посылала во Временное правительство демократия, мы не хотели туда идти, но мы пошли. А теперь, когда наступила беда, когда нас расстреливают, мы не встречаем ни от кого поддержки. Конечно, мы умрем здесь, но последним моим словом будет — презрение и проклятие той демократии, которая сумела нас послать, но которая не сумела нас защитить».
