Нравилось ли это народу и как он реагировал — стоит ли говорить?

Еще веселее было в деревне. Там полным ходом шел самозахват помещичьих земель, уже перешедший в стадию погрома усадеб. Да и не только захват земель. Про Махно уже было сказано. Никакой власти, кроме «вольных советов», в Гуляй-Поле не существовало. И это самый известный пример — а вообще-то к осени беспорядками было охвачено 90 % губерний.

Что касается армии, то в ней началось уже черт-те что. Обычно принято все валить на большевиков. Но, как писал генерал А. М. Зайончковский, автор фундаментального труда о Первой мировой войне, «армия развалилась при деятельной к этому помощи обоих неудачных революционных министров Гучкова и Керенского».

Даже если учесть, что «большевиками» называли всех солдат, которые высказывались против войны… Но вот такой факт. В 1917 году в России издавалось 170 фронтовых газет, и из них только 30 были большевистскими. Вопрос: почему другие издания не могли переломить мнение солдат? Правильно — потому что от излагавшихся там заклинаний всех уже тошнило.

Особенно эти настроения возросли после жуткого провала июньского наступления. Ни для кого не было секретом: наступление началось исключительно потому, что Временному правительству надо было отчитаться перед союзниками за помощь. С тех пор в победу уже не верил никто, кроме разве что генералов — да и то не всех. Многие фронтовые генералы (командиры бригад и дивизий) полагали, что фронту необходимо не делать резких движений и досидеть до заключения мира. Пусть даже сепаратного.

Происходили и вовсе невероятные вещи. Любой военачальник любой армии всегда полагает, что имеющихся войск у него недостаточно, и требует пополнения. А осенью 1917 года генералы всячески открещивались от присылки новых солдатиз тыла. Потому что те были уже проникнуты антивоенным духом — и толку от них никакого не было.

Генерал А. П. Будберг (впоследствии — военный министр Колчака) вообще выступал за то, чтобы оставить на фронте только надежные части, а остальных демобилизовать. Дескать, в обороне мы отсидимся и с небольшим количеством бойцов, а больше нам ничего и не нужно. Генерал не понимал простой вещи: если бы его план начал осуществляться, то все надежные части мигом перестали бы быть таковыми.

Дезертирство начинало приобретать не только индивидуальный, но и коллективный характер. Порой солдатики пытались схитрить. Как писал в своем дневнике тот же Будберг, командование то и дело получало от различных солдатских комитетов предложения «отправиться на усмирение». Однако после корниловского выступления все уже понимали, что это значит — солдаты хотели с комфортом уехать в глубь страны, а там разойтись по домам.

Тем не менее у власти стояло все то же правительство Керенского — хотя его можно было легко скинуть после провала затеи Корнилова. Почему не скинули? А потому что его отстояли эсеры и меньшевики. Дело тут в самой сути этих партий — точнее, в сути их верхушки. Ведь какая складывалась ситуация? Кадеты полностью разбиты, а значит, у власти оказывались умеренные левые. Эти люди очень хорошо смотрелись в качестве оппозиции, а вот брать на себя ответственность они не хотели. Точнее, они желали быть не во власти,а при власти, —чтобы интриговать, дискутировать… Словом, заниматься политической деятельностью, но при этом ни за что не отвечать. Впрочем, в это время так хотело большинство политиков, потому что было совершенно непонятно — как разгребать сложившуюся ситуацию.

За одним исключением. Как вы, наверное, догадались, этим исключением являлась партия большевиков. И не потому что они отличались особой мудростью, скорее — полной отмороженностью. Но бывают ситуации, когда лучше двигаться даже не очень понимая куда, нежели стоять на месте. И такая позиция нравилась народу все больше и больше.

Именно поэтому в сентябре начался процесс, который носит название «большевизации Советов». В низовых Советах становилось все больше большевиков. Да и в Петросовете председателем стал успевший примкнуть к ним Л. Д. Троцкий, которого в дни выступления Корнилова под шумок выпустили из «Крестов», где он сидел со времени июльских событий. Правда, ЦИК, в отличие от «низов», оставался умеренным.

Впрочем, в сентябре и многие лидеры большевиков придерживались достаточно умеренных взглядов. Они были за передачу власти Советам, но хотели это сделать мирным путем. Расчет был на II Всероссйский съезд Советов, который должен был открыться в конце октября. Если большевики будут иметь на нем большинство, то Съезд объявит себя властью и тихо-мирно пошлет Временное правительство куда подальше. И дело тут было не в миролюбии — им большевики не отличались. Просто на многих тяжелое впечатление произвели июльские события. Никто не хотел снова проколоться.

Но тут появился Ленин. Точнее, из Финляндии стали приходить его статьи. В них Владимир Ильич на разные лады повторял одну мысль: нужно немедленное вооруженное восстание. Ему было все равно. Свойственный Ленину авантюризм, видимо, обострился от бездельного сидения в Финляндии (он был, как известно, ярко выраженным трудоголиком). А Ленин умел убеждать людей. И со своей точки зрения он был прав. «Передача власти» — это все очень ненадежно. Ведь «временные» никогда бы такого не признали, и инициатива начала военных действий осталась бы за Керенским. Восстание же помогало мобилизовать свои силы.

В конце концов, уже приехав в Петроград, Ленин продавливает свою идею. ЦК большевиков принимает решение о вооруженном восстании.

Принять-то решение большевики приняли — но выполнять его особо не торопились, а делали все не спеша. Дело в том, что хотя большинство рабочих и солдат гарнизона сочувствовали большевикам, они предпочитали решить дело миром (точнее, не хотели начинать драку первыми). Тем более никто до конца не знал, как отреагируют фронт и провинция, где влияние большевиков было куда меньше, нежели в Петрограде.

Нельзя сказать, что Временное правительство не знало о готовящемся восстании. Об этом знали все вороны в городе. Каждое заседание Керенский начинал с вопроса: как противодействовать большевикам? Но… во Временном правительстве тоже понимали своеобразность ситуации.

На закрытом заседании 17 октября министр Н. М. Кишкин заявил, что «у правительства достаточно сил, чтобы подавить в начале беспорядки, а для наступления… силы недостаточны».

Военный министр генерал А. И. Верховский высказался в том же духе: «План есть, надо ждать выступления другой стороны. Большевизм в Совете рабочих депутатов, и его разогнать нет силы».

Так что ситуация складывалась патовая. Кто начинал, тот проигрывал. Потому что другая сторона тут же завопила бы: «Они первыми на нас напали, на таких белых и пушистых!»

Ленин этого то ли не понимал, то ли, что скорее, не хотел понимать. Он желал, чтобы власть была взята непременно до намеченного на 25 октября съезда Советов. Чтобы Ленин не мешал, ему под предлогом его безопасности запретили появляться в Смольном. Тут чувствуется рука хитрого Сталина, который уже тогда предпочитал действовать без шумовых эффектов.

Правда, в середине октября правительство сделало большевикам большой подарок. Оно объявило о своих планах переброски части Петроградского гарнизона на фронт. Солдатиков это возмутило: на фронт они ехать решительно не желали. Самое смешное, что против был и командующий армиями Северного фронта генерал от инфантерии [45]В. А. Черемисов. Он высказался в том смысле, что ему не нужны подобные части, у него на фронте своих таких хватает. Но самое главное, что солдатики отказались, а тут подоспели большевики… В общем, обстановка сильно накалилась. Заодно и правительство в очередной раз продемонстрировало свою слабость — не сумев добиться выполнения собственного распоряжения. Самое интересное, что это не вызвало особой враждебности у солдат, которых должны были сменить. Их большевики сумели уговорить.