Для создания нового человека еще важнее, чем профессиональная подготовка и гибкость, было изменение его сознания и повышение культурного уровня. Не только в беседах с метростроевцами, но и в стенограммах партсобраний и в производственной прессе часто встречаются выражения «он работал над собой» или «я работаю над собой». Складывание нового человека происходило не только в пассивной форме влияния окружающей среды, но и благодаря активному участию в этом самого человека. Прежде всего, в комсомольской среде многие вынашивали честолюбивый план подняться на уровень социалистического человека благодаря собственным активным усилиям{1580}. На собраниях или в многотиражках они отчитывались в том, как работают над собой, что читают, какие политические и общественные мероприятия посещают и т. д.{1581} Метрострой стал для них «школой» или даже «университетом»: «Когда я работал на Метрострое, я ни на минуту не забывал о своем культурном росте. Я отрабатывал смену в шахте, затем шел учиться на рабочий факультет. […] Рабфак я еще не закончил, но прошел большой университет Метростроя, который меня многому научил. Сейчас я могу работать при любых условиях»{1582}.
Сами за себя говорят заголовки в выпущенном по случаю открытия метро сборнике «Рассказы строителей метро»: «Я вырос на метро», «Воспитательная бригада», «Мы работали, боролись, учились», «Работать и учиться», «Кто нас всему обучил», «Рост людей», «Работа над качеством людей», «Университет на большой глубине»{1583}.
По имеющимся источникам нельзя определить, насколько подобного рода выражения молодых коммунистов отвечали их внутренним убеждениям или же речь идет просто об использовании пропагандистского дискурса, поскольку все эти изречения возникли в полуобщественном контексте. Интервьюируемым, авторам дневников или участникам вечеров воспоминаний было ясно, что их высказывания могут быть опубликованы, и это обстоятельство оказывало на них обратное воздействие[182]. В то время как высказывания опрошенных о собственных мотивах являются гетерогенными и потому представляются близкими к реальности{1584}, рассуждения о «росте» производят впечатление явного стереотипа. Часто говорили то, что хотел услышать интервьюер.
Иногда по записям бесед можно отчетливо проследить внешнее влияние: представление о Метрострое как «университете» возникло не у самих метростроевцев, а было внушено им на собраниях или даже самим интервьюером. Наглядным примером того, как интервьюер вкладывает в уста опрошенного желательные выражения, является беседа писателя Бориса Пильняка с уполномоченным по кадровым вопросам Кузнецовым:
«Пильняк: Можно приписать Вам такие слова, что метростроительство в Москве — университет для квалифицированных рабочих.
Кузнецов: Правильно. […]
Пильняк: Если это университет для рабочих, то какие там факультеты? Первый преподаватель и профессор — партия. Второй преподаватель и профессор — правительство. Третий преподаватель и профессор — комсомол. Не правда ли?
Кузнецов: Правильно.
Пильняк: Это все не я, а Вы говорите. И четвертый преподаватель и профессор — Каганович и Хрущев. Правда, они очень много сделали?»{1585}
Воздействие «школы» и «университета» на впечатляющие истории успеха можно проиллюстрировать следующими примерами. Любимыми мотивами служили успешная «переработка» и окончательное превращение бывших алкоголиков, беспризорников и хулиганов в образцовых ударников и активистов{1586}или перевоспитание под влиянием комсомольцев «отсталых» рабочих, становившихся культурными пролетариями:
«Матросов пришел на Метрострой работать. Сама стройка его мало интересовала. Если он и оставался в шахте на две смены подряд, то только для того, чтобы больше заработать. Свое пребывание на метро он рассматривал как временную обязанность: он хотел как можно скорее ее отработать, получить побольше денег и уехать. Условия жизни его не занимали. Матросова не касалось, было ли в бараке чисто или грязно, холодно или тепло. Барак был временным явлением, он не собирался вечно жить здесь! Придя с работы, Матросов ложился на кровать в спецодежде и грязных сапогах. В ответ на замечания, что это некультурно и нездорово, он только смеялся.
Булгакова устроилась уборщицей в бараки Метростроя только потому, что у нее не было жилья. Она работала небрежно, бродила с веником по бараку, поглядывая на часы. Много таких людей пришло на Метрострой. У них не было элементарных культурных навыков. Так было вначале. Но в то же время пришли и другие люди. Это были комсомольцы, ударники крупнейших московских заводов, молодежь с культурными запросами и высокими требованиями. Они привыкли спать на чистом белье и чтобы постельное белье часто менялось. Они не хотели стоять в очереди за едой, предпочитали лучшую пищу, интересовались книгами и хорошими театральными постановками. Таких людей у нас много, и они начали задавать тон на стройке. Они хорошо работали и требовали достойного обхождения»{1587}.
«Пичужкина пришла на Метрострой совершенно неграмотной. Сегодня она читает Пушкина, Лермонтова»{1588}.
[…]
Бывший пьяница и дебошир Кузнецов учится сейчас на втором курсе рабфака и посещает литературный кружок. Его часто можно видеть в читальном зале. Другой рабочий по фамилии Шелякин, который никак не отличался примерным поведением, пишет теперь стихи, которые печатаются в газете, участвует в работе драматического кружка и много учится{1589}, чтобы поступить на рабфак».
Партийные секретари и комсомольцы с удовлетворением отмечали, как изменились в их окружении рабочие родом из деревни: они аккуратно одеваются, бреются, «одним словом, чувствуется культурный рост. В бараках прекратились разговоры о рабочей спецовке, о заработной плате и т. п., теперь толкуют, когда пойдет метро, говорят о том, что мы победили и т. д.»{1590} Уже в феврале 1934 г. партийный секретарь шахты 7-8 говорил о «колоссальном росте рабочих над собой»:
«Люди буквально переделываются и растут на работе. […] Мы на нашей шахте имеем людей, которые пришли год тому назад не знающие буквально ничего и которые за это время не только успели стать квалифицированными рабочими, но уже сами успели воспитать и выучить немало других рабочих; люди, которые сейчас являются героями нашей стройки. Если взять такого товарища, как Холод, — что он из себя представлял раньше? Забитый, отсталый парень, приехавший в Москву с Донбасса, где сталкивался с работой на шахтах; здесь начал работать с третьего разряда. Сейчас т. Холод является в полном смысле слова изотовцем[183]нашей шахты, лучшим ударником, одним из лучших ударников всего строительства. […] Вот вам тип нового человека. Вместе с тем т. Холод неизмеримо вырос культурно и политически. Тов. Холод член партии, групорг, партийный организатор; т. Холод несменный член Бюро нашей партийной ячейки; он член Партийного комитета всего Метростроя. […] Т. Холод ведет непримиримую борьбу со всякими безобразиями, со всякими недостатками в работе. Тов. Холод везде бичует недостатки, он везде мобилизует, зовет рабочих на борьбу с этими недостатками, зовет рабочих на выполнение плана. Тов. Холод является членом редколлегии “Ударника Метростроя”, он активный рабкор; он является ударником, слушателем нашего политкружка. Этот товарищ прямо переродился за этот год, стал неузнаваемым»{1591}.
