Одновременно с этим было предпринято такое же маскирующее движение в направлении Булони, а между этими двумя пунктами мнимых высадок летали 29 «Ланкастеров» к побережью и от него на протяжении четырех часов с целью отвлечения ночных истребителей противника от мест настоящих высадок. Кроме того, эти бомбардировщики глушили неприятельские радары восемьюдесятью двумя бортовыми постановщиками помех. Их курсирование имело еще один дополнительный смысл: немцы могли подумать, что эти самолеты служат воздушным прикрытием для «сил вторжения».

В то же самое время осуществлялась другая операция для отвлечения внимания немцев от высаживающихся в Нормандии воздушных десантов. Перед самой выброской парашютистов над французским побережьем чуть выше Гавра появилось небольшое соединение британских самолетов, которые сбросили на парашютах несколько десятков манекенов, рассеявшихся по местности вокруг Фекана. Одновременно с ними другое соединение самолетов спустило на парашютах еще одну группу мане-кенов-десантников на полуостров Котантен за Шербуром, на правом фланге готовящейся настоящей выброски парашютистов. При этом было скинуто достаточное количество «уиндоу», чтобы встревоженные операторы немецких радаров увидели на своих экранах картину ложного парашютного десанта в двадцать раз более многочисленного, чем он был на самом деле.

Тем временем настоящая армада кораблей вторжения скрывалась от радаров противника плотной стеной интенсивных помех. Двадцать четыре британских и американских бомбардировщика, оборудованных передатчиками помех, летали взад и вперед на высоте 18000 футов в 50 милях от побережья, заглушая работу немецких радиолокационных станций на полуострове Котантен. Этот шквал помех скрывал не только бомбардировочные эскадрильи союзников, приближающиеся к Нормандии для нанесения в последние минуты перед высадкой удара по береговым укреплениям противника, а также транспортные самолеты и планеры с десантниками, но и сам флот вторжения. Оказывающиеся в зоне досягаемости корабли тоже подключались к глушению.

Маскировка удалась полностью. Немцы приняли движение у Булони за главную угрозу и, включив прожектора, открыли огонь из всех имеющихся орудий. На перехват предполагаемого огромного конвоя устремились торпедные катера. Большую часть своих ночных истребителей немцы послали к 29 «Ланкастерам», полагая, что они прикрывают флот вторжения. Таким образом, эта оказавшаяся той ночью самой важной демонстрация отвлекла самолеты противника от Нормандии, куда направлялись уязвимые транспорты и планеры с десантниками. Ложные парашютные десанты также вынудили противника на немедленные меры, и пока немцы разыскивали деревянных парашютистов, настоящие парашютисты закреплялись на восточном и западном флангах плацдарма приближающейся высадки. Мощное и непрерывное комбинированное глушение с самолетов и кораблей привело радиолокационную систему немцев в состояние полного «бесчувствия». И только после того, как они своими глазами увидели вдруг появившиеся бесчисленные союзные суда, они узнали, где и когда началось вторжение.

САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ[25]

В то сырое июньское утро деревушка Ла-Рош-Гайон, простоявшая тихо и спокойно в большой излучине, Сены, на пол пути между Парижем и Нормандией, уже почти двенадцать веков, была погружена в свою обычную тишину. Многие годы она была только местом, через которое люди просто проходили, следуя по своим делам куда-то еще, и ее единственной достопримечательностью был замок герцогов Ла Рошфуко.

Теперь же эта деревня обрела иную примечательность. Пасторальный облик Ла-Рош-Гайон скрывал настоящий военный лагерь — она стала самой оккупированной деревней во всей оккупированной Франции, так как на каждого из пятисот сорока трех ее жителей приходилось по три немецких солдата. Одним из этих солдат был фельдмаршал Эрвин Роммель, командующий группой армий «Б» — самой сильной немецкой группировкой на Западном фронте. Его штаб размещался в замке, откуда Роммель предполагал осуществлять руководство самой отчаянной битвой в своей карьере — отражением вторжения союзников, которое должно было начаться — о чем ему было неведомо — через сорок восемь часов. Наступило воскресенье 4 июня 1944 года.

Под командой Роммеля находилось более полумиллиона солдат, располагавшихся на оборонительных рубежах вдоль береговой линии длиной более 800 миль — от дамб Голландии до омываемых водами Атлантики берегов Бретани. Его главная сила, 15-я армия, была сконцентрирована у Па-де-Кале, у самого узкого места пролива между Великобританией и Францией. Самолеты союзников бомбили этот район каждую ночь, и уставшие от бомбежек ветераны 15-й армии желчно шутили, что на побывку для отдыха следует отправляться в места дислокации 7-й армии — в Нормандию: туда не упало еще ни одной бомбы.

Солдаты Роммеля провели в ожидании вторжения месяцы, защищенные минными полями и нагромождениями прибрежных железобетонных заграждений, но сине-серые воды Английского канала оставались пустынными — вражеские корабли не появлялись. Ничего не происходило. Из Ла-Рош-Гайон этим унылым и спокойным воскресным утром все еще не было заметно никаких признаков приближающегося вторжения.

Роммель сидел один в своем кабинете на первом этаже и работал при свете настольной лампы. Хотя фельдмаршал выглядел старше своего 51 года, он оставался таким же неутомимым, как всегда. Этим утром, как обычно в четыре часа, он был уже на ногах и теперь с нетерпением ждал наступления шести часов, когда должен был состояться завтрак с членами его штаба, после которого ему предстоял отлет в Германию — его первый отпуск домой за многие месяцы.

На плечах Роммеля лежала ответственность за отражение нападения союзников в момент его начала. Гитлеровский Третий рейх уже качался, неся одно поражение за другим, день и ночь тысячи союзнических бомбардировщиков совершали рейды на Германию, советские войска вторглись в Польшу, английские и американские войска стояли у ворот Рима. Повсюду вермахт нес тяжелые потери и отступал, но Германия была еще далека от разгрома. Сражению с армиями союзников, которые вторгнутся во Францию, предстояло стать решающим, и никто не понимал это лучше, чем Роммель.

Однако этим утром фельдмаршал собирался отбыть домой. Уже несколько месяцев он рассчитывал провести три-четыре дня в Германии в начале июня, а кроме того, хотел увидеться с Гитлером. Вообще-то, существовало много причин, по которым он, как ему казалось, должен был уехать, но главной из них — хотя в этом фельдмаршал никогда бы не признался — была отчаянная необходимость в отдыхе. Только один человек действительно понимал, в каком напряжении постоянно пребывал Роммель — это была его жена Люси-Мария, с которой он делился всеми своими проблемами. Меньше чем за четыре месяца он отправил ей более сорока писем и почти в каждом из них предсказывал скорую высадку союзников.

6 апреля фельдмаршал написал: «Напряжение здесь растет с каждым днем... Осталось, вероятно, лишь несколько недель».

6 мая: «Все еще нет никаких признаков приближения британцев и американцев... С каждой неделей, с каждым днем... мы укрепляемся... Я смотрю на предстоящие боевые действия с уверенностью... Возможно, они разгорятся 15 мая, может быть, в конце месяца».

19 мая: «Прикидываю, как бы выделить несколько дней в июне, чтобы уехать отсюда. Пока нет никакой возможности».

Наконец такая возможность появилась. Одним из оснований для принятия Роммелем решения об отъезде теперь были его собственные соображения относительно намерений союзников. Сейчас перед ним на столе лежал еженедельный отчет штаба группы армий «Б», который следовало переправить в штаб-квартиру фельдмаршала Герда фон Рундштедта в Сен-Жермене, рядом с Парижем, а оттуда в ставку Гитлера. В отчете Роммеля говорилось, что союзники находятся в «высокой степени готовности», что «возрос поток передач французскому Сопротивлению», но, что, «основываясь на предшествующем опыте, нельзя с уверенностью утверждать, будто есть признаки планирования вторжения на ближайшие дни». Роммель опять ошибался.