Сразу же заперев дверь, я поднял одеяла. Из обильного потока слов, которые излил на меня бедняга, я не понял ничего, да в этом и не было необходимости, чтобы понять его благодарные чувства.

Вытащив свою полетную карту, я жестами и рисунками на полях объяснил, что имею самолет и могу вывезти его из Австрии. Он указал на Варшаву и нервными жестами спросил, могу ли я доставить его туда. Я покачал головой и дал понять, что мне будет нужно сесть для дозаправки в Кракове. Я нарисовал полицейский участок и тюремную решетку, разъясняя, что он будет арестован в любом аэропорту, куда мы прилетим, и дал понять, что мы приземлимся на каком-нибудь лугу сразу за польской границей, и он сможет скрыться. Он закивал с удовлетворением, и его узкое лицо и темно-карие глаза снова засветились благодарностью.

Таможенникам и иммиграционным чиновникам в аэропорту, мимо которых нам пришлось проходить к взлетному полю, я сказал, что пришел со своим другом, который хочет проводить меня. Когда мой самолет разогрелся и был готов к взлету, мы быстро забрались в кабину и были таковы. Мы перелетели Чехословакию и вскоре увидели тонкую ленту Вислы и квадратики кварталов Кракова. Я посадил самолет на огромном поле у леса, недалеко от сельской железнодорожной станции, показал моему спутнику по карте, где мы находимся, дал ему большую часть своих денег и пожелал удачи. Взяв мою руку, он некоторое время молча смотрел мне в глаза, потом повернулся и поспешил к лесу.

В аэропорту Кракова, куда я приземлился, меня ожидал иммиграционный инспектор в сопровождении наряда полиции. Один из полицейских сказал:

— Мы имеем ордер на обыск вашего самолета: вы помогли человеку убежать из Вены.

— Приступайте,— ответил я.— Между прочим, за что разыскивается этот человек?

— Он еврей!

Они осмотрели самолет и, конечно, были вынуждены отпустить меня за отсутствием вещественных доказательств.

Затем Германия напала на Польшу, и после короткой и кровавой войны, в которой я служил на истребителе польской авиации, я присоединился к тысячам моих соотечественников, решивших продолжать борьбу за освобождение. Мы ушли через границу в Румынию, но были быстро схвачены и отправлены в концентрационные лагеря. Из лагеря мне удалось бежать и вступить во французские военно-воздушные силы. После поражения Франции я отправился в Англию и участвовал в битве за Британию.

В июне 1941 года я был ранен при перелете через Английский канал во время боя с немцами, вылетевшими нам наперехват из Булони. В тех первых наших нападениях люфтваффе всегда превосходили нас численно, и нашим единственным преимуществом был несгибаемый дух.

Когда мы возвращались домой, я подбил «Мессер-шмитт-109», и отлетевший кусок его хвоста ударил в мою машину. Я полуослеп от крови, и моей эскадрилье пришлось прикрывать меня на оставшемся пути до дома. Когда мой «Спитфайр» совершал вынужденную посадку, я потерял сознание. (Позже я узнал, что мой череп треснул, и я был так плох, что старший хирург больницы, куда я был доставлен, счел, что меня оперировать бесполезно.)

Придя в сознание, я постепенно различил узкое лицо с большими карими глазами, смотревшими на меня.

— Помните меня? — спросил склонившийся надо мной человек.— Вы спасли мне жизнь в Вене.— Он говорил с едва заметным немецким акцентом.

Его слова разрешили мое замешательство. Я узнал его выразительное лицо и с трудом произнес:

— Как вы меня нашли? — и, заметив его белый халат, добавил: — Вы работаете здесь?

— Это долгая история,— ответил он.— После того, как вы меня высадили, я добрался до Варшавы, где меня приютил один мой старый друг. Перед самой войной я покинул Польшу и добрался до Шотландии. Когда я услышал об одной из польских эскадрилий, отличившейся в битве за Англию, я подумал, что там, должно быть, служите и вы, и, написав в министерство ВВС, узнал, что так оно и есть.

— Как вы узнали мое имя?

— Оно было написано на полях вашей карты. Я его запомнил.

Я ощутил на своем запястье его холодные пальцы.

— Вчера я прочитал в газете заметку о польском герое, сбившем в один день пять вражеских самолетов и совершившем аварийную посадку неподалеку от этой больницы. Там говорилось, что ваше положение сочли безнадежным, и я сразу же обратился к военным летчикам в Эдинбурге, чтобы меня привезли сюда.

— Зачем?

— Я подумал, что наконец смогу что-нибудь сделать, чтобы выразить свою благодарность. Понимаете, я нейрохирург, и это я оперировал вас сегодня утром.

То, что японское нападение на Перл-Харбор производилось по хитроумно задуманному и тщательно разработанному плану, знают все. Но мало кому известно, что этот план составлялся не в Токио. Изначально он был создан в Вашингтоне, округ Колумбия, Советом военно-морского планирования Соединенных Штатов.

Эта история началась в январе 1932 года, когда у берегов Калифорнии было собрано почти две сотни боевых кораблей — самая мощная в истории военно-морских сил армада — для маневров, имевших своей целью проверку надежности обороны Перл-Харбора. Одна часть флота должна была «атаковать», другая вместе с гарнизоном базы — защищаться.

Впереди атакующей эскадры наперекор всем канонам морской стратегии пошли не линкоры и не крейсера, а авианосцы — «Саратога» и «Лексингтон» — в сопровождении четырех эскадренных миноносцев. На «Саратоге» же, а не на линкоре находился и адмирал Ярнелл, командовавший этим военно-морским соединением нового типа, названным «оперативным соединением». Адмирал увлекался самолетами, сам совершил не один полет спалубы авианосца, что было по тем временам делом необычным, и теперь с полным знанием дела применял новую стратегию, на которую он имел собственный, объективный взгляд с «высоты птичьего полета».

Оборона Перл-Харбора, готовившаяся прежде всего для отражения атаки кораблей, была поручена флоту, защищавшему подступы к островам, флотилии подводных лодок, стоявшей в гавани, пехотной дивизии на берегу и сконцентрированной в значительном количестве тяжелой береговой артиллерии, которую можно было быстро перебрасывать по хорошо налаженной сети железных и шоссейных дорог. Противовоздушная оборона также была предусмотрена. Ее средства включали зенитные батареи и сотню истребителей и бомбардировщиков.

Когда до Оаху осталось 24 часа хода, как и рассчитывал адмирал Ярнелл, установилась штормовая погода, что делало обнаружение в океане двух авианосцев и четырех эсминцев, особенно когда защитники ожидают огромный флот вторжения, маловероятным.

Их не заметили, и вечером в субботу 6 февраля нападающие приготовились к последнему броску до Оаху, намереваясь подойти к острову на рассвете: ранним воскресным утром, полагал адмирал, защитники будут менее бдительными.

Когда спустилась темнота, корабли оперативного соединения с потушенными огнями и в полной радиотишине на всей скорости устремились к своей цели сквозь усиливающийся порывистый ветер, под завесой дождя и низких облаков. Такая погода хорошо помогала избежать обнаружения, но смогут ли подняться самолеты? Эсминцы погружались в волны по самые леера, и даже огромные авианосцы заметно покачивало.

Когда до рассвета остался час, а до Оаху шестьдесят миль, с палуб «Саратоги» и «Лексингтона» поднялись 152 самолета.

Эта первая воздушная волна атакующих обрушилась на Перл-Харбор с северо-востока—точно как вторая, завершающая волна японских самолетов девять лет спустя. Большую часть зимы пассаты приходят на острова с северо-востока и, достигая 2800-футовой гряды Кула-уРэндж, оставляют на ней всю свою влагу, и эти метеоусловия словно бы специально были созданы для проведения воздушного налета. Самолеты могли приблизиться к острову под прикрытием низких туч и неожиданно появиться над Перл-Харбором, где стояла ясная погода, так что его защитники уже не успевали организовать перехват.

Так все и произошло в воскресенье 7 февраля 1932 года, когда бомбардировщики, истребители, пикирующие бомбардировщики и торпедоносцы с «Саратоги» и «Лексингтона» вынырнули из облаков на виду беспомощно раскинувшейся внизу самой большой в мире военно-морской базы. Каждая группа имела свою задачу: истребители «поражали», имитируя огонь с бреющего полета, не успевшие взлететь самолеты, а бомбардировщики сбрасывали теоретические бомбы на военные сооружения и «топили» стоящие в гавани суда.