Никакими мерами секретности невозможно было скрыть от противника постепенного накопления войск, припасов и кораблей в Англии. Но чтобы вторжение имело шансы на успех, место и дату проведения этой самой крупной в истории десантной операции следовало сохранять в глубочайшей тайне.

Отважные действия обыкновенных людей-патриотов, разведывательная работа людей незаурядных и специально подготовленных, добывание секретов, выслеживание шпионов — все теперь было связано с готовящимся вторжением. Предпринимались разного рода хитрости и обманы для введения противника в заблуждение, распространялись сбивающие с толку сведения. Дезинформацией буквально был пропитан воздух — для отвода «глаз» радаров посылались ложные радиосигналы, ставились помехи. В глубине оккупированной нацистами Франции прежде рассеянные по стране бойцы Сопротивления были спаяны в одну армию, готовую ударить по врагу изнутри.

Наконец в день «Д», 6 июня 1944 года, тщательно разработанные планы были приведены в действие. Восхваляемый Гитлером Атлантический вал был преодолен в считанные часы, и войска союзников устремились в глубь Франции.

Какие планы по отражению этого мощного удара союзников имелись у нацистов? Это стало известным по прошествии нескольких недель.

Наступление дня «Д» и последовавшие за ним серьезные изменения в обстановке на Европейском континенте усилили пессимистические настроения японцев, начавших терять свои островные бастионы на Тихом океане один за другим. Однако к концу года японским армиям удалось надвое разрезать Китай.

Я БЫЛ ДВОЙНИКОМ МОНТИ[21]

Как-то утром поздней весной 1944 года на моем столе в офисе казначейской службы британской армии в Лестере зазвонил телефон.

— Лейтенант Джеймс? — спросил приятный голос.— Это полковник Нивен из армейского кинематографического отдела.

Я узнал голос Дэвида Нивена, кинозвезды, который продолжал:

— Вы не хотели бы поучаствовать в съемках военных фильмов?

— Да, сэр,— ответил я.— Очень.

— Хорошо,— быстро ответил он.— Увидимся, когда вы приедете в Лондон на пробы.

Я медленно положил трубку. Что это — очередной из столь не частых в армии всплесков здравомыслия? Я был актером двадцать пять лет, поэтому когда в 1939 году началась война, я пошел в армию, записавшись как эстрадный артист. Но вместо этого меня определили в казначейскую службу, в которой я ничего не смыслил. Должно быть, теперь, наконец, решили исправить эту ошибку.

Прошло немного времени, и я, испытывая приподнятое настроение, отправился в Лондон. В доме на Керзон-стрит, по назначенному адресу, меня сердечно встретил Дэвид Нивен, который, впрочем, быстро вышел, чтобы оставить меня наедине с человеком в гражданском, представившимся полковником Лестером.

— Джеймс,— сказал он,— я сотрудник «Эм-Ай-Файв» (MI-5), отдела армейской разведки, и я боюсь, что мне придется вас несколько ошарашить. Дело в том, что вы не будете сниматься в фильмах — вам предстоит выступить в роли двойника генерала Монтгомери.

Я знал, конечно, что похож на Монти, мои друзья часто комментировали наше поразительное сходство. Однажды даже моя фотография в берете появилась в лондонской «Ньюс кроникл». озаглавленная:

ВЫ ОШИБЛИСЬ — ЕГО ЗОВУТ ЛЕЙТЕНАНТ КЛИФТОН ДЖЕЙМС. Однако такое обыгрывание нашего сходства, о котором сказал полковник Лестер, обещало быть делом нешуточным.

Несколько секунд полковник молча изучал меня, потом объяснил свой план. День «Д» уже дело решенное, сказал он. Мы подготовили мощные силы вторжения, которые скоро высадятся во Франции и начнут пробиваться к Берлину. Эти приготовления невозможно скрыть от немцев, и они, вероятно, смогут приблизительно догадаться, где мы нападем. Но они не знают дня, когда произойдет высадка, и не могут исключать возможности удара в каком-то другом, неожиданном месте. В соответствии с этим был разработан и одобрен генералом Эйзенхауэром план по введению противника в заблуждение. Его идея заключалась в том, чтобы убедить немцев, будто Монти — вероятный главнокомандующий британских сил вторжения — оставил свой пост в Англии, чтобы вступить в эту должность где-то в другом регионе. Для осуществления этого плана я, после короткой соответствующей подготовки, должен буду стать генералом Монтгомери.

— Вы не должны никому говорить об этом ни слова,— предупредил в заключение полковник Лестер.— У вас есть какие-нибудь вопросы?

Я покачал головой. Мне нужно было либо задать их великое множество, либо уж вообщо ничего не спрашивать. После нашего разговора у меня возникло ужасное чувство волнения перед выходом на сцену. В прошлую войну я был рядовым и все еще сохранил школярский страх перед старшими офицерами — и перспектива моего перевоплощения в образ самого величайшего из них выглядела жестокой шуткой! Впрочем, долго размышлять на эту тему у меня не было времени.

В течение следующих нескольких дней я изучал фотографии в газетах и просматривал кинохроники с Монти. Полковник Лестер и два его младших офицера натаскивали меня по сотням особенностей, связанных с моей новой ролью, а необходимость хранить тайну вколачивалась в меня так настойчиво, что первое время я боялся вообще с кем-либо разговаривать.

— Хотелось бы, чтобы вы смотрели на свою миссию как на спектакль, который мы ставим перед врагом,— сказал как-то полковник Лестер.— Только зрители у нас необычные — мы должны одурачить немецкое верховное главнокомандование.

В ходе моей подготовки к перевоплощению я должен был провести несколько дней среди ближайшего окружения Монти, где я мог бы изучить его вблизи. Во избежание возможных подозрений и затруднительных вопросов я был приписан к штабу генерала в качестве сержанта разведки. Из личного состава штаба в этот план были посвящены только два человека.

В то первое раннее утро явившись в штаб Монтгомери в форме сержанта разведки, я доложил о своем прибытии и предъявил документы, после чего оказался сидящим в джипе, следовавшем прямо за роллс-ройсом генерала. На рассвете наша колонна автомобилей, разделенных четкими интервалами в пять ярдов, остановилась у большого особняка недалеко от Портсмута. Прошли пять минут, проведенные мною в понятном напряжении, потом из дверей особняка через равные промежутки времени один за другим стали появляться адъютанты Монтгомери, и после того, как каждый из них проверил наши личности с ритуальной обстоятельностью, появился сам Монти. Генерал выглядел точно таким, как я его себе представлял. На нем были его знаменитый черный берет и кожаная летная куртка, и я заметил, как он отдает честь своим особенным образом — легким двойным движением руки, больше похожим на приветствие.

Когда вереница автомашин снова тронулась, мой шофер продолжал держаться в пяти ярдах за «роллсом» Монтгомери, и я смотрел на него не отрываясь. Попадавшиеся нам в этот ранний час на сельских дорогах люди останавливались и с любопытством оглядывали кортеж, затем, узнав генерала, начинали улыбаться и махать руками, получая в ответ его дружеский салют.

Когда мы оказались на расстоянии видимости от моря, моим глазам открылось потрясающее зрелище. Шла генеральная репетиция дня «Д»: все море, насколько хватало взгляда, было покрыто линкорами, крейсерами, эсминцами и другими кораблями, из огромных транспортных судов сотнями выгружались танки, бронемашины и пушки, с десантных барж на берег устремлялась пехота, а небо потемнело от самолетов.

Коротко переговорив с другими начальниками союзного командования, следившими за происходящим с крыши гостиницы, Монти снова появился на улице и направился к берегу. Следом за ним тотчас выстроилась небольшая процессия, в которой занял место и я. Наблюдая за генералом, я забывал обо всем. Он шагал, следя за разворачивающимися действиями и как бы возвышаясь над всеми, но не вмешиваясь без необходимости. То и дело останавливаясь, он задавал вопросы офицерам, сержантам и рядовым, что-то выясняя, давал им советы, отдавал приказы. Что он был за личность! Едва появляясь и даже еще не заговорив, Монтгомери мгновенно приковывал к себе всеобщее внимание. Он имел бы огромный успех на сцене, подумалось мне.