Не все оставшиеся в июле без родителей дети попали в дружеские руки. Гестапо подобрало многих из них и отправило в казармы, где их разместили в помещениях типа холодных складов дожидаться следующей отправки. Дети, жившие прежде в хороших домах, теперь существовали предоставленные сами себе среди грязи и паразитов.

Однажды это место посетила сотрудница Красного Креста и описала потом то, что видела, пастору Полю Вергара, который в это время заведовал благотворительным учреждением в бедном районе Парижа. Маленький человек пришел в ярость. Собрав у себя с десяток женщин, включая свою жену, он изготовил с их помощью фальшивое распоряжение на немецком языке, будто бы изданное в главном управлении гестапо, об освобождении этих детей. Это была опасная затея, но она увенчалась успехом.

Над дверью своего благотворительного дома пастор Вергара начертал слова Луи Пастера: «Мы не спрашиваем у несчастного: из какой ты страны или какого вероисповедания? Мы говорим ему: ты страдаешь, и этого достаточно. Ты один из нас, и мы тебе поможем». Ночью семьдесят оборванных, испуганных еврейских детей были скрытно заведены в двери дома с благородной надписью. На следующий день пастор занялся во взаимодействии с отцами Шайе и Дюво поисками новых домов для них.

Дважды после этого в благотворительное заведение пастора Вергара заявлялись гестаповцы. В первый раз они убили его шурина, во второй предупрежденные сотрудники успели выбраться через окно и спаслись по соседним крышам. Но нацисты арестовали и подвергли пыткам жену и сына Вергара. Мальчика позднее услали в Германию.

Когда пришло освобождение, большая часть из 8000 укрытых во Франции детей все еще жила в чужих домах. Около тысячи из них забрали родственники, а остальным пришлось дожидаться конца войны, прежде чем они воссоединились со своими родными или были усыновлены.

Но эти дети уже не стали счастливыми. Пережитые испытания были им не по годам. Они видели, как били и выволакивали из домов их родителей, сами испытали жестокое обращение, и для их детского ума не существовало объяснения всему тому, что произошло. Но люди, которые открыли для них двери своих домов, привязались к ним и полюбили их.

— Да, мы вернем Жанно, если его родители вернутся,— сказала одна женщина.— Но если этого не произойдет, он останется у нас, будет нашим.

Дети, испытавшие на себе любовь, никогда не станут пропащими и смогут ответить на нее тем же, когда любовь придет к ним опять.

По местам сражений к северу от Манилы устало брела маленькая филиппинская женщина, неся мешок на своих ссутулившихся плечах. Попавшиеся навстречу японские солдаты стали было задавать вопросы, кто она и куда идет, но, увидев ее опухшее, обезображенное темное лицо, отшатнулись. Другим, которые не поняли, в чем дело она, обнажив грудь, показала язвы и сказала только одно слово: «Проказа». После этого от нее сразу отстали, поэтому в заплечном мешке никто не обнаружил карту японских оборонительных позиций к северу от Манилы, которую она несла.

На плане были точно указаны минные поля, о расположении которых было крайне необходимо знать наступающим американцам. Больная, испытывающая сильные мучения, Джоуи Герреро доставила карту и, таким образом, сохранила жизни сотням американских солдат. Но это была лишь часть ее огромного вклада в дело нашей победы на Филиппинах.

Среди других отважных и ловких женщин-разведчиц той войны Джоуи была награждена нашим правительством медалью «Свободы» с серебряной ветвью — высшей наградой за военную службу для гражданского лица. Это дало ей возможность поехать в Карвилл в Луизиане, где в лечении болезни Хансена (проказы) удалось добиться удивительного успеха.

Еще маленькой девочкой Джозефина Герреро мечтала стать монахиней, но заболела туберкулезом, и сестры сказали ей, что она недостаточно сильна, чтобы вести их образ жизни. Родители ее умерли, и бабушка взяла ребенка к себе на пальмовую плантацию, которой она управляла. Там девочка поправилась.

Потом Джоуи уехала жить к своему дяде в Манилу. Там в живую веселую девушку влюбился молодой врач, доктор Ренато Мария Герреро, и они поженились. Будущее представлялось счастливым и безоблачным. Но зимой 1941 года, когда их дочери Синтии исполнилось два года, Джоуи вдруг начала терять аппетит и силы. Потом появились опухоли. Ее встревоженный муж обратился к своему прошедшему обучение в Америке коллеге, и тот, обследовав ее, мягко, как мог, сказал

Джоуи правду. «Это только начальная стадия болезни,— добавил он.— Вам всего-навсего 23 года, и сейчас существуют многообещающие средства лечения. Но, чтобы уберечь ребенка, вам следует прекратить с ним всякие контакты». Несколько часов оставалась несчастная женщина в кабинете врача, стараясь взять себя в руки и молясь о том, чтобы ей хватило сил прожить грядущие годы. Она вернулась домой. Провожая вскоре Синтию к бабушке, Джоуи не рискнула даже поцеловать ее, хотя это расставание было больше похоже на смерть.

Спустя три недели произошло нападение на Перл-Харбор, а через некоторое время по улицам Манилы стали расхаживать японские солдаты. Однажды пятеро японцев остановили Джоуи и еще четырех молодых филиппинок и недвусмысленно проявили свои намерения. Джоуи — рост пять футов, но 100 фунтов женской ярости — бросилась на самого большого солдата и колотила его зонтиком до тех пор, пока он и его дружки не отвязались. Тем же вечером ей позвонила одна из спутниц и сказала: «Приходи к нам домой».

Ее встретил муж подруги, который сказал:

— Женщина вашего духа должна присоединиться к партизанской войне. Вы очень подходите нам для разведывательной деятельности. Он рассказал Джоуи, что филиппинское подполье собирает информацию о японцах и посылает ее генералу Макартуру в Австралию, чтобы помочь ему в освобождении островов, и спросил, согласна ли она присоединиться к ним.

— Я не смогу совершить чего-то большого,— ответила Джоуи.— Но чем-то помочь — о’кей!

Ей дали первое пробное задание:

— Так как вы живете напротив японских казарм, проследите в течение следующих 24 часов, сколько солдат войдет и выйдет, в какое время и в каком направлении их повезут. Также обратите внимание на технику.

Джоуи провела за задернутыми шторами требуемое время, записала все, что увидела. Она не только сосчитала количество грузовиков с солдатами, но и отметила, что они приезжали грязными, как будто с боевых действий. Джоуи отнесла целую исписанную тетрадь по указанному ей адресу и там дала присягу в своей благонадежности и обещание хранить тайну. Так она вступила в — как она это назвала — «мою тихую войну», продлившуюся три тяжких года.

Джоуи поручили наблюдение за береговой линией. Здесь своими зоркими глазами ока стала высматривать расположение замаскированных японских зенитных батарей. Сделав набросок, она спрятала его в полый плод, который положила в свою корзинку с фруктами, и стала возвращаться. Навстречу попался японский солдат. Порывшись в корзинке, он алчно выбрал самый большой плод и пошел дальше. К счастью, Джоуи положила свой набросок в самый маленький. После этого она все только запоминала, а рисовала уже дома.

Джоуи попала в группу девушек, которым позволялось приносить еду голодающим филиппинским и американским военнопленным. Появляясь, она ободряла их и зажигала свет надежды в ввалившихся глазах изможденных джи-ай, а они сообщали ей информацию, которую удавалось вытянуть из словоохотливых часовых. Однажды подозрительный охранник, угрожая штыком, заставил ее уйти, сильно дернув напоследок за косу. Вплетенная в косу лента скрывала переданные пленными сведения, но она была заплетена достаточно туго и не распустилась.

В сентябре 1944 года наступающие американцы начали бомбить Манилу, уничтожая указанные Джоуи орудийные позиции. Теперь действия подполья направлялись Союзным разведывательным бюро. Однажды после условного телефонного звонка Джоуи встретилась с Мануэлем Колайко — прежде профессором университета Святого Томаса, а теперь капитаном разведки. Не хочет ли она вступить в разведывательное бюро, спросил он. Да, у японской контрразведки повсюду имеются осведомители, и много патриотов было схвачено и запытано до смерти или расстреляно, поэтому это может стоить жизни и ей, но...