Теперь, после того как май уже прошел — а этот месяц был наиболее подходящим союзникам для нападения — Роммель сделал вывод, что вторжения не будет еще несколько недель. Теперь он заключил — также как и Гитлер, и германское верховное главнокомандование — что нападение произойдет, скорее всего, одновременно с летним наступлением Красной Армии или вслед за ним. Они знали, что русские не смогут начать свои атаки в Польше раньше окончания распутицы, и делали вывод, что наступление начнется где-то в последних числах июня.
На западе уже несколько дней стояла плохая погода, и ожидалось, что она еще ухудшится. В пять часов утра прогноз на 4 июня обещал усиление облачности, сильный ветер и дождь. Уже в этот час канал продували ветры со скоростью 20—30 миль в час, и Роммелю казалось крайне маловероятным, что союзники отважатся на нападение, по крайней мере, в течение ближайших дней. Он открыл дверь кабинета и вышел к своим офицерам на завтрак. На улице со стороны деревушки послышался бой колокола — в церкви святого Самсона звонили к молитве святой Богородице, и каждый издаваемый колоколом звук боролся за свое существование с сильным ветром. Наступило шесть часов утра.
Атлантический вал — система оборонительных сооружений вдоль французского побережья — явился очередным «грандиозным замыслом» Гитлера. До 1941 года победа казалась фюреру и его зазнавшимся генералам столь очевидной, что никому и в голову не приходило строить береговые оборонительные сооружения. После разгрома Франции Гитлер ждал, что британцы попросят мира. Они не попросили. А с течением времени военная и политическая ситуации стали быстро меняться. С помощью Соединенных Штатов Британия стала медленно, но уверенно укрепляться, и Гитлер, глубоко увязший в войне, после нападения на Советский Союз в июне 1941-го, увидел, что побережье Франции больше не является плацдармом для дальнейшей экспансии, теперь оно стало слабым местом в его обороне. А в декабре 1941 года, после вступления Америки в войну, фюрер громко объявил миру, что «от Киркинеса до Пиренеев протянется полоса мощных фортификационных сооружений и опорных пунктов... и мое непоколебимое решение — сделать эти укрепления неприступными для любого врага». Замах был колоссальным — длина этой береговой оборонительной линии превышала 3000 миль.
В 1942 году, когда ход войны стал меняться не в пользу немцев, Гитлер, собирая своих генералов, кричал, что вал должен возводиться с максимальной быстротой. На строительстве укреплений день и ночь работали тысячи насильно согнанных иностранных рабочих, туда уходили тысячи тонн бетона — и во всей оккупированной нацистами Европе его уже нельзя было достать для каких-то иных нужд. В неимоверных объемах требовалась сталь, но в этом материале ощущалась столь острая нехватка, что инженеры часто были вынуждены обходиться без него. К концу 1943 года Атлантический вал, над сооружением которого трудилось более полумиллиона человек, все еще был далек от завершения.
То, что Роммель увидел во время инспекции оборонительной линии, ужаснуло его. Возведение оборонительных сооружений было завершено лишь в некоторых местах, в других же работы еще и не начинались. Хотя даже в таком состоянии Атлантический вал являлся грозной преградой, ощетинившейся на построенных участках стволами тяжелых орудий. По мнению Роммеля, этого было совершенно недостаточно. На его критический взгляд вообще весь этот проект был пустой и нереальной затеей, и он отзывался об Атлантическом вале как о «несбыточном мечтании из Wolkenkuckucksheim (мира грез) Гитлера».
Фон Рундштедт искренне согласился с таким уничтожающим определением Роммеля (наверное, это был единственный раз, когда мнения этих двух военачальников совпали). Старый мудрый фон Рундштедт никогда не верил в стационарные оборонительные линии. В 1940 году он осуществил прорыв во Францию в обход линии Мажино, завершившийся ее поражением. Для него Атлантический вал был «грандиозным блефом... действующим больше на немецкий народ, чем на противника», и мог лишь «на время задержать» продвижение союзников, но не остановить их. Ничто, полагал фон Рундштедт, не сможет воспрепятствовать высадке, и, по его плану, для отражения вторжения следовало отвести войска от побережья и остановить союзников после того, как они выгрузятся.
Роммель же с такой тактикой был совершенно не согласен. Он был убежден, что есть только один способ отразить нападение: встретить его в самом начале; потом уже не будет времени для подтягивания подкреплений, которые, к тому же, скорее всего, будут уничтожены бомбардировками с кораблей и с воздуха или артиллерийским огнем. Все части, по его мнению, от пехоты до танковых дивизий, должны находиться в состоянии постоянной готовности на побережье или в некотором удалении от него.
Капитан Гельмут Ланг, его тридцатишестилетний адъютант, хорошо помнил тот день, когда Роммель вкратце изложил ему суть своей стратегии. Они вышли тогда к пустынному берегу, и Роммель, невысокий и коренастый, в своей кожаной шинели и старом кашне на шее прогуливался по песку взад и вперед, помахивая «неуставным» фельдмаршальским жезлом — черной двухфутовой палочкой с серебряным навершием и красной, черной и белой извивающимися полосами. Указав им на песок, он сказал:
— Война будет выиграна или проиграна на побережье. У нас есть только один шанс остановить противника: постараться сделать это, пока он находится на воде и пытается выбраться на берег. Резервы не смогут подоспеть к разгару сражения, и на них даже глупо рассчитывать. Все, что у нас есть, мы должны держать на побережье. Поверьте мне, Ланг, первые двадцать четыре часа вторжения будут решающими... Для союзников, так же как и для немцев, это будет самый длинный день».
Гитлер в целом одобрил план Роммеля, и с этого момента фон Рундштедт оставался главнокомандующим лишь номинально. В течение нескольких казавшихся такими короткими месяцев Роммель внес в существующую систему обороны некоторые дополнения, существенно изменившие общую картину. На всех участках побережья, где, как он считал, была возможна высадка, он приказал установить антидесантные препятствия. Эти препятствия — стальные треугольники с рваными краями, зазубренные куски железных конструкций наподобие ворот, деревянные столбы с железными остриями, бетонные конусы — расставлялись между самой высокой и самой низкой приливными отметками, и к каждому из них прикрепляли взрывной заряд. Такие заграждения (большую часть которых Роммель спроектировал сам) были одновременно простыми в изготовлении и опасными для высаживающегося противника. Их назначение состояло в том, чтобы протыкать днища загруженных солдатами десантных судов и топить их или задерживать настолько, чтобы береговые батареи успели пристреляться. Всего вдоль побережья было установлено более полумиллиона таких смертоносных железяк.
Но Роммель еще не был удовлетворен. Повсюду — в песке, на обрывах, в оврагах, на идущих с берега тропинках — он приказал установить мины всех типов, от больших, размером с огромную сковороду, способных разорвать гусеницу танка, до маленьких S-мин, которые подскакивали на уровень живота, после того как на них наступали, и взрывались. Теперь побережье было засеяно более чем пятью миллионами мин, и к началу вторжения Роммель хотел довести их количество до пятидесяти миллионов.
Из-за минных полей за горизонтом наблюдали солдаты Роммеля, укрывшиеся в дотах, бетонных бункерах и ходах сообщения, окруженных рядами колючей проволоки. Стволы всех имевшихся в распоряжении фельдмаршала орудий смотрели в море и на прибрежный песок, уже пристрелянные и готовые обрушить на десантников противника шквал огня.
Роммель использовал также всю имевшуюся у него сравнительно новую военную технику и военные изобретения. Там, где не хватало пушек, он ставил батареи ракетных установок или многоствольных минометов, а в одном месте у него даже имелись миниатюрные танки-роботы, носившие название «Голиаф». Эти машины, способные нести на себе более полутонны взрывчатки, управлялись дистанционно и могли, выехав из укреплений, спуститься к берегу и взорваться среди высаживающихся солдат или десантных судов.
