Меня, — промолвил дуб косматый,
От жалости уволь.
Да, был из мрамора когда-то
Дворец и сам король.
Я видел на фронтоне лица
Надменных королей,
Стремительные колесницы
И каменных коней.
Я видел, как из-под завесы
Раскидистых ветвей
Поглядывали Геркулесы
На Геб и на Психей.
Охотничий рожок тревожный
Я различал вдали,
И, дуб могучий и вельможный,
Своим я был в Марли.
Супругов царственных объятья
Я наблюдал подчас
И замечал под их кроватью
Лозена много раз.
Версалю я дарил прохладу,
Густую тень свою,
У ног моих бродил по саду
Лашез, как черт в раю.
Меня чугунная дуэнья —
Решетка — стерегла
От неприличного вторженья
Теленка иль осла.
«Ничтожны и презренны нивы,
А луг нечист и груб.
Их должен избегать брезгливо
Почтенный, старый дуб», —
Так под моим зеленым сводом
Хороший вкус ворчал,
И незнаком я был с народом
И все сильней скучал.
Искусство окружив оградой,
Вкус продолжал твердить,
Что под замок, в теплицу надо
Природу посадить.
Я видел тех, что стыд забыли,
От чести отреклись,
Тех, что красавицами слыли,
Героями звались.
Встречал я ропотом невольно
Ничтожеств этих рой
И ветками умел пребольно
Их отхлестать порой.
Красавицы толпою пестрой
Бродили по лугам,
И де Рео с насмешкой острой
Следил за ними там.
Герой был очень храбр, однако
Со смертью не шутил
И на цепочке, как собаку,
Свой героизм водил.
Король устроился отменно:
Когда он рвался в бой,
Его просили все смиренно
Не жертвовать собой.
И, бранное смиряя рвенье,
Народ свой возлюбя,
Приказывал сей муж к сиденью
Привязывать себя.
Я видел в славном этом веке,
Как надо поступать,
Чтоб, побывав женой калеки,
Супругой солнца стать.
Я видел, как, сбежав от шуток,
Поэт-лакей гулял
И рифмы, словно диких уток,
В тиши подстерегал.
Их было там немало — разных
Кропателей стихов,
Надутых спесью, безобразных,
Напыщенных шутов.
Привольно им жилось в Версале:
Одевшись напоказ,
Они собою украшали
Сусальный свой Парнас,
Высокомерно рты кривили,
Сжимали кулаки
И с видом гениев строчили
Бездарные стишки.
В Марли терпели нрав их грубый.
Блуждая меж стволов,
Они цедили, стиснув зубы,
Обрывки пышных слов,
Хромую Лавальер любили
Кипридой называть…
И лживые слова их были
Вставным зубам под стать.
Неслись приветственные клики,
Старался кто как мог:
«Светило — наш Луи великий,
Луи великий — бог!»
Сгибался Боссюэ понуро,
Стихами льстил Расин,
Глядеть порой на бога хмуро
Умел Корнель один.
Наш мир устроен очень странно:
В восторге род людской,
Олимп, хотя бы деревянный,
Увидев над собой.
Нередко Лафонтен в аллее
Свои стихи читал.
С улыбкой басням чародея
Придворный сброд внимал:
И царедворец искушенный,
Умело гнущий стан,
И герцог, сумрачный и сонный,
Бавиль, Френез, Таванн,
И Лувуа, палач кровавый,
И Шамильяр-лакей…
Всех рассмешить умел на славу
Сей чарователь змей!
Была природа в парке этом
Как будто неживой;
Как будто с выспренним сонетом,
Возились там с травой.
Все было чинно, тихо, гладко.
Ленотр и Жан Люлли
В садах и танцах беспорядка
Стерпеть бы не могли.
Застыли тисы, точно в трансе,
Равняли строй кусты,
И приседали в реверансе
Заученном цветы.
Дубам нещадно обкорнали
Густые ветки их,
Чтоб королям напоминали
Александрийский стих.
Вид обездоленный и хилый
Собою сад являл:
Казалось, что Баттё унылый
Его продиктовал.
«Вельможи, грабьте без стесненья!»
Кричали короли.
С улыбкой муза Просвещенья
Склонялась до земли.
Проныра муза вдохновенно
Умела льстить и лгать
И у прохожих откровенно
Подачки вымогать;
Храм Аполлона величавый
Усердно стерегла
И у дверей торговлю славой
По мелочам вела.
На кальвинистов шло гоненье,
Везде царило зло, —
Меня же стригли без стесненья
Под гребень Буало.
У Ментенон кривились губки
В улыбке неземной.
Был чертом этот ангел в юбке, —
И вот уж кровь рекой
Из Нантского эдикта хлещет,
Тревожа предков сон,
И д'Обинье в гробу трепещет,
И тяжко стонет он.
Все мог купить король без спора.
Сердца, и честь, и кровь,
У судей — совести укоры,
У женщины — любовь.
Очерчен едким Сен-Симоном,
Двор как живой возник:
На троне — призрак, а за троном
Всесильный духовник.
Мне ненавистно это время
Злодеев и тупиц.
Не по плечу пигмеям бремя
Величья без границ.
Грозит и правым и неправым
Владыка эшафот.
На смену парикам кудрявым
Век пудры настает.
Спустился на народ голодный
Слой пудры, как туман.
В чести уже не плут безродный,
А важный шарлатан.
Искусство тащится за модой.
Всем подданным в пример,
Луи Пятнадцатого одой
Дарит хитрец Вольтер.
Власть короля глупа на диво.
У мысли заткнут рот.
В шуршащих юбках горделиво
Монархия плывет.
Но грозные слышны удары,
Земля дрожит — и вот
Бежит от справедливой кары,
Как вор, весь этот сброд.
Пока кружились мошки в танце
Над головой моей,
Не стало шума, блеска, глянца,
Не стало королей.
Мне хорошо: ушла тревога,
Нестройный шум умолк,
Украсила мой парк берлога,
И стал монархом волк.
В лучах полуденных расту я,
Откинув прежний страх,
И революция, ликуя,
Цветет в моих ветвях.
От Трианона пахнет тленьем.
Он мертв, но я живу
И глушь вокруг не запустеньем,
А вольностью зову.
Хромал наследник, и с изъяном
Был королевы стан.
Теперь я подружился с Жаном:
Проворен, ловок Жан!
Мне поцелуй крестьянки звучный
Милее во сто крат,
Чем ловкого Данжо докучный,
Обдуманный разврат.
Приятней лес, и ветер свежий,
И луг, и блеск зари,
Чем туфельки (ах я, невежа!),
Графини Дюбарри.
Меня не окружает боле
Бесчестье прежних дней.
Приятней мне цветок на воле,
Чем во дворце — лакей.
Весна, мне нрав твой своевольны;
Приятней и милей,
Чем их позор самодовольный
И золото цепей.
Не слышно шуток Рокелора
И праздной болтовни,
Но больше воздуха, простора,
Ясней и чище дни.
Теперь я нунциев не вижу,
Сановных нет господ,
Зато мне с каждым часом ближе
Лазурный небосвод.
В тени ветвей моих маркиза
Вела собою торг,
А ныне знает здесь Дениза
Простой любви восторг.
Конец оградам, рвам, заборам.
Присев на мягкий склон,
Сюзон ласкает персик взором,
Как Матюрен — Сюзон.
Есть у меня и развлеченья:
Веселой чередой
Повесы-ветра приключенья
Проходят предо мной.
А иногда, порой весенней,
Придет девчурка в сад.
Моей угрюмой, старой тени
Приятен детский взгляд.
На свете ничего светлее
И трогательней нет,
Чем чистой девочки в аллее
Неясный силуэт.
Она беседует с травою,
С цветами у ручья.
Беседе юности с весною
Внимаю тихо я.
Я вижу сев и прорастанье,
Я вижу жизнь в зерне
И тайну бракосочетанья
В глубокой тишине.
Я вижу под ночным покровом.
Как торжествует вновь
Над целомудрием суровым
Прекрасная любовь.
Я вижу пары, поцелуи,
Объятья без конца.
Желанием томятся струи,
У ветров есть сердца.
Природой это ликованье
Освящено навек:
Начало скрыто в окончанье,
И семя даст побег.
За мной ухаживает буря,
Поит дождя струя.
Росу полотнищем лазури
С листов стираю я.
Зима приносит сон глубокий,
Но лишь придет апрель,
Опять весны розовощекой
Я ощущаю хмель.
Я, вольный, стал своим в природе,
И мне сладка весна.
Для нас гармония в свободе,
Мой друг, заключена.
Под небом, дышащим отрадой,
Хочу, чтоб сгинул гнет,
Чтоб не стеснен был лес оградой
И королем — народ.
Чтоб райский сад, густой, прохладный,
Вновь распуститься мог,
Бутон земли рукой громадной
Слегка сжимает бог.
Исчез король, исчезла клика
Всех временных владык,
И бога — вечного владыку —
Я, наконец, постиг.
Он многолик, как мирозданье,
Он благ — и потому,
Даруя миру упованье,
Рассеивает тьму.
Исчезли касты. По дорожке
Червяк ползет ко мне.
Я равным стал и малой мошке
И солнцу в вышине.
Иллюминаций пышных боле
Не видно в тьме ночной.
Я ими жертвую без боли:
Мне нужен свет иной.
Пылали фейерверка знаки
На небе, и земля
Не бога видела во мраке,
А имя короля.
Перебегали по поляне
Слепящие огни.
От них стремглав спасались лани
И прятались в тени.
Свод неба, тихий и огромный,
Тонул во мгле всегда:
Фонариков на ветке темной
Пугается звезда.
Бенгальские лучи огнями
Пронзали глушь лесов,
Надменно затмевая пламя
Крестьянских очагов.
В те дни мы все — осины, вязы,
Суровые дубы —
Маркизов и ракет проказы
Сносили, как рабы.
Казалось, что в Версальском парке,
Гоня дремоту прочь,
Рубиново-сапфирный, яркий
Пожар гудит всю ночь.
Король, надменный и суровый,
Любил игру лучей,
А я в них видел блеск багровый
Костров, где жгут людей.
Неисчислимые ракеты
С шипением рвались.
Взлетали кверху самоцветы,
А пепел падал вниз.
Порою луч зелено-синий,
Внушая людям страх,
В честь короля, как хвост павлиний,
Сверкал на небесах.
Теперь ничто здесь не пылает,
Свечей и плошек нет, —
Как всем крестьянам, посылает
Мне только небо свет.
Под кров листвы, сквозной и темной,
Прийти ко мне не прочь
Созвездия толпою скромной
И блещущая ночь.
Я тень планеты неизвестной
Над головой ловлю;
Приветы страннице небесной
Шуршаньем веток шлю.
Мои окутывает ветки,
Мой одевает ствол
Не серный дым, густой и едкий,
А звездный ореол.
Мне молодость дарит свобода,
Я опьянен — и вот
В объятья приняла природа
Меня и небосвод.
Но все, что ныне уцелело
От века королей
В саду, где ослик бродит смело
В невинности своей, —
Зола былых иллюминаций,
Богини и божки,
Великолепных декораций
Картонные клочки,
Лежащие меж трав-крестьянок,
В пыли и без огней,
Осколки плошек-куртизанок,
Любимцев-фонарей,
Когда-то пестрых погремушек,
Поверженных столбов,
Ракет — сиятельных старушек,
Подсвечников-попов, —
Весь хлам в своей тупой гордыне
Глумится надо мной
За то, что снизошел я ныне
До дружбы со звездой.
