Родина Сын мой! Тебе я мать! На мне, ты видишь, цепи! И руки я к тебе простерла из тюрьмы! Гармодий Как! Заколоть его у дома, в недрах тьмы? Под небом гробовым, пред морем беспредельным? Ударом поразить внезапным и смертельным Пред Бесконечностью, в глубинах Темноты? Совесть Такого заколоть спокойно можешь ты. XVI НЕТ! Пусть Рим разит мечом и мстит кинжалом Спарта. Возмездья жаждая, мы все-таки с ножом Тень Брута не пошлем теперь на Бонапарта: Мы для грядущей тьмы бандита сбережем. Ему отплатится, — я утверждаю это! — За всех изгнанников, за брошенных в тюрьму, За всех растоптанных, за всех лишенных света, За всех трепещущих — отплатится ему! За злодеяния всегда ответит грешный. Оставьте ж месть в ножнах, подобную мечу, И верьте ордерам, что бог, судья неспешный, Вручает времени — ленивцу-палачу. Пусть негодяй живет в своей грязи бездонной: Любой презренный нож он кровью б осквернил. Пусть время движется, каратель непреклонный, Чей плащ таинственный возмездье в складках скрыл. Раз он мерзее всех, пусть он в короне будет — Властитель низких лбов и плоских душ. Сенат Пускай навек престол его семье присудит, Коль самку он найдет и наплодит ребят; С дубьем и мессами — для тела и для духа — Пусть императором теперь он может стать, С поличным схваченный. Пусть церковь-потаскуха, В его нору вползя, скользнет к нему в кровать. Пусть млеет с ним Тролон, и пусть, для всех примером, Сибур ему сапог целует и кадит; Пусть он живет, тиран! Лувеля с Ласенером Стошнило б, если бы он ими был убит! Нет! Бросьте ваш кинжал, мечтатели, сновидцы, — Вы, тайной сильные, суровые бойцы, Что в час его пиров, когда вино струится, Бредете, сжав кулак, в траве, где мертвецы! Всегда над силой мы торжествовали черной. Сильнее молнии холодный гнев сердец. Не убивайте, нет! Ведь вправе столб позорный Быть императором украшен наконец. Книга четвертая «РЕЛИГИЯ ПРОСЛАВЛЕНА» I SАСЕR ESTO [6] Остановись, Народ! Повремени, Свобода! Нет, этот человек не должен быть убит! Чтоб он, кем попран долг, оскорблена природа, Повержен в прах закон и уничтожен стыд, Чтоб он, обязанный добычею кровавой Засаде, подкупу, железу и свинцу, Убийца, вор и лжец растленный и лукавый, Чьи клятвы ложные — пощечина творцу, Чтоб он, с кем Франция позор себе стяжала, За кем она бредет под звон своих цепей, — Чтоб изверг получил за все удар кинжала, Как Юлий Цезарь — в бок, иль в горло — как Помпей? Нет! Сумрачный злодей, холодный и унылый, Расстреливал, рубил и резал всех подряд, Опустошив дома, он заселил могилы, И взоры мертвецов теперь за ним следят. Едва воссев на трон, наш император новый Дитя лишил отца и мать лишил надежд, По милости его в домах рыдают вдовы И Франция черна от траурных одежд. Для алой мантии его монаршей славы Вам пурпуром, ткачи, не ладо красить нить: Вот кровь, что натекла в монмартрские канавы, Не лучше ли в нее порфиру опустить? В Кайенну, в Африку, — но за какие вины? — На каторгу он шлет героев прежних дней, И капает с ножа багровой гильотины Ему на голову кровь доблестных мужей. Измена бледная к нему в окно стучится, — Сообщнице своей спешит он отпереть; Братоубийца он! Он — матереубийца! Народ! Такой злодей не должен умереть! О нет! Он должен жить! Пусть высшее отмщенье Преступнику несет неотвратимый рок. Пусть он под бременем всеобщего презренья Влачится, голоден и наг, в пыли дорог; Пусть острые шипы свершенных преступлений Впиваются в него, как тысячи клинков; Пусть, ужасом объят, бежит он от селений, Пусть ищет логова в лесах, среди волков; Иль пусть на каторге, бряцая кандалами, Напрасно отзвука он ждет от скал немых; Пусть он всегда, везде встречается с тенями, И пусть не суждено ему встречать живых; Пусть оттолкнет и смерть его неумолимо, Жестокая к нему, как он ко всем жесток… Народ, посторонись! Пусть он проходит мимо: Печатью Каина его отметил бог! II ЧТО ГОВОРИЛ СЕБЕ ПОЭТ В 1848 ГОДУ Нет, власти не ищи; не к ней твои пути. Коль даже призовут, — смиренно отойти Обязан ты; твой дух объят иною сферой: Ты скорбной мысли друг — и ей служи и веруй. Ты понят или нет, но охраняй людей, Как пастырь, и, как жрец, благословляй!.. В своей Родимой Франции, в родном Париже люди Резню затеяли, оголодав; их груди Клокочут яростью. Зловещие, стоят На узких улицах громады баррикад И изрыгают смерть вслепую. Там ты нужен. Туда спеши, туда, один и безоружен; В ужасной той борьбе, в постыдной бойне — грудь Подставить должен ты и душу расплеснуть: Кричать, молить, спасать и стойких и бежавших, Улыбку пулям слать, рыдать над прахом павших!.. Потом в Палате, став на страже боевой, Средь кликов яростных загородить собой Всех, на кого уже разверзла зев темница; Врубаться в эшафот; за тот порядок биться, Что клика наглая колеблет; за солдат, Сбиваемых с пути; за бедняка, — он брат! — За жителя лачуг, оставленных народу, И за печальную и гордую свободу. И в дни, когда везде тоска, тревога, страх, В искусство бодрость влить, что замерло в слезах, И ждать — чем кончится, что в небесах решится… Твой долг — предостеречь и в думы погрузиться. |
