Вот люк. Вот лестница. Скорей сходите, гости,
Покуда, хохоча, играет стража в кости,
Негодование презрев седых матрон;
Пусть вопль глашатая летит со всех сторон,
Что хвалит качества нумида или дака;
Пускай крылатая идет в лавчонках драка
Этрусских зеленщиц и римских гончаров,
Кидающих рои весьма соленых слов;
Сходите.
Видите: таинственные своды,
Заиленный провал, лукавые проходы,
Где из гнилых щелей, тревожа липкий тлен,
Скользят тарантулы вдоль прокаженных стен.
Ужасные места!
Над этим клейким сводом
Сияют небеса, и полон цирк народом,
И грохот колесниц о грудь сабинских плит
С другими шумами, с ветрами, с громом слит.
Толпой веселою гудит священный форум;
Суда в Остийский порт вошли, дыша простором;
Строй арок искрится; на камне межевом
Волчата дивные, Рем с Ромулом, вдвоем,
Прильнули, жадные, к сосцам волчицы медной;
Неподалеку Тибр волною плещет бледной;
Коровы рыжие туда приходят пить,
И падает с их губ серебряная нить.
А гнусному везде дорога подземелью;
Порой отдушины мелькают смрадной щелью
У ног прохожего, маня к себе свиней;
Рекой вздувается клоака в дни дождей;
Сверкает в полдень люк, заделанный решеткой,
И брусья грубые ложатся тенью четкой,
И с зеброй схожею становится стена,
А дальше снова мрак, миазмы, тишина.
Как в бойне, грунт порой блестит кроваво-красный:
Здесь камни облиты испариной ужасной.
Здесь мрак, чума и ночь вершат свои дела,
Здесь крыса на бегу крота толкает; мгла
Дает приют ужам, скользящим молньей черной;
Лохмотья, черепки, подгнивший столб опорный;
Чертою радужной улиток жирных слизь;
Вот сети пауков вдоль балок обвились;
Вот луж таинственных мерцающие взгляды,
Где, вялые, кишат неведомые гады,
Во тьме и плесени всечасно копошась, —
Как будто древних гидр там укрывает грязь.
На них охотятся хрустящие медведки.
Блестя чешуйками, мох розовый и редкий
Как бы мозаикой сквозь черный ил пророс;
Зловонья здешнего и стоик бы не снес;
Чумными язвами зеленый пол зияет;
Мышей летучих рой средь сумрака летает,
Подобно голубям, что реют меж цветов;
И мнится: в темноте извилистых ходов
Мегеры Атропос витает ропот слабый…
Порой скользит нога на дряблом теле жабы;
Порою лестницы зловещая ступень
Вдруг обрывается куда-то в пропасть, в тень.
Все липко, смрадно, все бесформенно, отвратно…
Застенок, свалка, склеп, отстиранные пятна,
Духи прогорклые персидских пузырьков,
Все омовения пред ликами богов,
Тазы нечистые усталых куртизанок,
Кровь гладиаторов, рабов и христианок,
Убийства, оргии, где страсть забыла стыд,
Котлы пролитые колдующих Канид,
Харчевен выплески, Тримальхиона рвота —
Вся мерзость римская, которой нету счета,
Вся мировая грязь сюда за годом год
Стекает каплями сквозь ноздреватый свод.
Там, наверху, — живут, багрят уста кармином,
Играя чашами, венчают лоб жасмином;
Народ, в цветы укрыв карбункул роковой,
Поет. Ну, а сюда из язвы каплет гной.
Да, здесь, меж нечистот, в клоаке этой дикой
Весь Рим, великий Рим, с его судьбой великой —
Державный, низменный, страдающий подчас —
В бездонном гноище, сам гнилью став, погряз…
Огромное Ничто здесь назначает встречи —
В притоне мерзостном. Старуха, горбя плечи,
Дрожа и жалуясь, нечистый свой мешок
Опорожняет здесь, — и царства рушит рок!
Постыдным ужасом она полна — трущоба:
Отбросы гнусные жилища, града, гроба —
Все сверху падает в презренный этот сток.
А в глубине, во тьме, где пролететь не мог
Ни луч полуденный, ни ветра свежий трепет, —
Из тлена черного ночь новый ужас лепит;
Глаза и челюсти, желудки, позвонки,
Скелеты трухлые и кожи лоскутки —
Сплошною кучею. Гляди с тоской и страхом
На то, что было жизнь, и стало тленным прахом,
И грязью жадною почти поглощено.
Обличья различить в лохмотьях не дано:
И падаль взбухшая — скажите мне, живые:
Псы ль околевшие иль цезари гнилые?
