ПИСАНО В 1855 ГОДУ Приписку делаю я через девять лет. Насторожил я слух. Вас, вероятно, нет В числе живых, маркиз! Ну что ж, я научился Общаться с мертвыми. Ага, ваш гроб раскрылся… «Ты где?» На воле я, как вы. «Ты мертв?» Во мгле, Водою окружен, живу я на скале. Лишь изредка моряк, измученный волнами, Находит здесь приют, обняв утес руками. «А дальше?» — слышу я. — Отныне суждено Мне одиночество. Лицо его одно. И вижу я всегда: пучину, волн извивы Да в небе стаи туч, плывущих молчаливо; А ночью ураган трясет мой ветхий дом, Слив тучи с волнами в неистовстве одном; И горизонт покрыт кругом завесой черной, И злоба издали клеймит меня упорно… Ступлю ли на гранит — он превратится в прах, И ветер — даже тот, как будто чуя страх, Мне лишь вполголоса передает прощальный Привет таинственный от друга, робкий, дальний. Все тише жизнь моя. Я чужд теперь живым, И все мои мечты развеялись как дым. Слежу беспомощно, как дней моих теченье Скрывает саваном холодное забвенье. Я выбрал место сам: над морем, под скалой, Откуда даль видна. Там гроб зароют мой. Гром океана там всех голосов сильнее. И там провал во мрак «Ну что ж?» Я не жалею. «Источник падал со скалы…» Источник падал со скалы По капле в океан кипучий. Сердитый вал спросил из мглы: «О чем лепечешь ты, плакучий? Вселяю трепет я в сердца, Во мне все гибельно и жутко. Мне краю нет и нет конца, И ты не нужен мне, малютка!» «Тебе, — ответила струя, — О бездна горькая, несу я, Высоких слов не говоря, В подарок воду питьевую». «Мрак светом озарив…» Мрак светом озарив, измену мы свершим, — Так мыслит мгла. Наш день — вчерашним днем гоним. Неблагодарной ночь зарю провозглашает. «Сократ — изменник, смерть ему!» — судья взывает. «Исус — отступник, смерть ему!» — судья изрек. Земле недвижимой изменник, под плевок Склонился Галилей и чует телом тленным — Колеблется она под старческим коленом. Судьба! Зловещий смех! Поистине, вполне Веленье божие непостижимо мне, Вменяющее в долг живущим в мире этом Все отдавать другим — свой труд и мысль с их светом, Любовь и пот, часы всех дней и всех ночей, И сон и бдение, и взор своих очей, Души и сердца жар со всем, что в них таимо, Не отступая вспять пред мукой нестерпимой, И расточать себя и все, чем ты богат, — Чтоб, ввергнув в ад, тебя назвали — ренегат! Марин-Террас, ноябрь 1854
НА ДЮНЕ Сейчас, когда свечой мой догорает век И кончены труды и силы; Когда утратами, годами жизни бег Меня привел на край могилы И в глубине небес, где я парить мечтал, Я вижу столько уносимых — Как бы прошедшего летящий шквал — Часов, вовек невозвратимых; Когда я говорю: «Что мнится торжеством, То завтра станет заблужденьем!» — Печальный, берегом бреду, клонясь челом, Как тот, кто предан размышленьям. Смотрю — над долами, вершинами холмов, Над сменой волн морского лона Уносится руно густое облаков Под хищным клювом аквилона; Я слышу всплески волн, на рифах ветра шум, В руках жнеца колосьев трепет; И с говором людей мой сравнивает ум Невнятный этот ропот, лепет. На редких травах дюн я остаюсь подчас Лежать подолгу, не вставая, До той поры, когда луна зловещий глаз Покажет вдалеке, мечтая. Вставая, сонный луч она бросает свой Пространству, тайне, вод пучине, И друг на друга мы глядим вдвоем с луной, Она — в сиянье, я — в кручине. Куда же отошла гряда минувших дней? Есть кто-нибудь, кто знал меня бы? В померкнувших глазах от юности моей Остался ли хоть отблеск слабый? Ужели все ушло? Я одинок, устал; Зову — ответом мне молчанье. О, ветры! О, валы! И я не тот же ль вал? Не то же ль ветра я дыханье? Мне больше не видать того, что я любил! Уж меркнет день во мне уныло. Земля, чьих гор верхи туман от взоров скрыл, Я призрак разве, ты — могила? До дна ль исчерпаны надежда, жизнь, любовь? Я вопрошаю, мучим жаждой; Вновь наклоняю я все урны, чтобы вновь Хоть каплю получить от каждой. Воспоминанье, как раскаянье, язвит! Во всем — лишь слезы и потери! Коснувшихся тебя твой холод леденит, О смерть, запор последней двери! И, размышляя так, я слышу, как кругом Стенают ветер и буруны; Смеется летний день; на берегу морском Цветет волчец песчаной дюны. 5 августа 1854, в годовщину прибытия моего на Джерси |
