АПОЛЛОН В ТРАВЕ В траве лежи. Чем гуще травы, Тем незаметней белый торс, Тем дальнобойный взгляд державы Беспомощней; тем меньше славы, Чем больше бабочек и ос. Тем слово жарче и чудесней, Чем тише произнесено. Чем меньше стать мечтает песней, Тем ближе к музыке оно; Тем горячей, чем бесполезней. Чем реже мрачно напоказ, Тем безупречней, тем печальней, Не поощряя громких фраз О той давильне, наковальне, Где задыхалась столько раз. Любовь трагична, жизнь страшна. Тем ярче белый на зеленом. Не знаю, в чем моя вина. Тем крепче дружба с Аполлоном, Чем безотрадней времена. Тем больше места для души, Чем меньше мыслей об удаче. Пронзи меня, вооружи Пчелиной радостью горячей! Как крупный град в траве лижи. Две маленьких толпы, две свиты можно встретить… Две маленьких толпы, две свиты можно встретить, В тумане различить, за дымкой разглядеть, Пусть стерты на две трети, Задымлены, увы… Спасибо и за треть! Отбиты кое-где рука, одежды складка, И трещина прошла, и свиток поврежден, И все-таки томит веселая догадка, Счастливый снится сон. В одной толпе — строги и сдержанны движенья, И струнный инструмент поет, как золотой Луч, Боже мой, хоть раз кто слышал это пенье, Тот преданно строке внимает стиховой. В другой толпе — не лавр, а плющ и виноградный Топорщится листок, Там флейта и свирель, и смех, и длится жадный Там прямо на ходя большой, как жизнь, глоток. Ты знаешь, за какой из них, не рассуждая, Пошел я, но — клянусь! — свидетель был не раз Тому, как две толпы сходились, золотая Дрожала пыль у глаз. И знаю, за какой из них пошел ты, бедный Приятель давних дней, растаял вдалеке, Пленительный, бесследный Проделав шумный путь в помятом пиджаке… Дорогой Александр! Здесь, откуда пишу тебе, нет!.. Дорогой Александр! Здесь, откуда пишу тебе, нет Ни сирен, — ах, сирены с безумными их голосами! – Ни циклопов, — привет От меня им, сидящим в своих кабинетах, с глазами Все в порядке у них, и над каждым — дежурный портрет. Нет разбойников, нимф, Это все — на земле, как ни грустно, квартиры и гроты; Что касается рифм, То, как видишь, освоил я детские эти заботы На чужом языке, вспоминая прилив и отлив. Шелестенье волны, Выносящей к ногам в крутобедрой бутылке записку Из любимой страны… Здесь, откуда пишу тебе, море к закатному диску Льнет, но диск не заходит, томят незакатные сны. Дорогой Александр, Почему тебя выбрал, сейчас объясню; много ближе, Скажешь, буйный ко мне Архилох, семиструнный Терпандр, Но и пальме сосна снится в снежной красе своей рыжей, А не дрок, олеандр. А еще потому Выбор пал на тебя, нелюдим, что живя домоседом, Огибал острова, чуть ли не в залетейскую тьму Заходил, все сказал, что хотел, не солгал никому, – И остался неведом. В благосклонной тени. Но когда ты умрешь, разберут Все, что сказано: так придвигают к глазам изумруд, Огонек бриллианта. Сколько чудищ обвел вокруг пальца, статей их, причуд Не боясь: ты обманута, литературная банда! Вы обмануты, стадом гуляющие женихи. И предательский лотос Не надкушен, с тобой — твоя родина, беды, грехи. Человек умирает — зато выживают стихи. Здравствуй, ласковый ум и мужская, упрямая кротость! Помогал тебе Бог или смуглые боги, как мне, Выходя, как из ниши, из ямы воздушной во сне, Обнимала прохлада, Навевая любовь к заметенной снегами стране… Обнимаю тебя. Одиссей. Отвечать мне не надо. В наших северных рощах, ты помнишь, и летом клубятся…
В наших северных рощах, ты помнишь, и летом клубятся Прошлогодние листья, трещат и шуршат под ногой, И рогатые корни южанина и иностранца Забавляют: не ждал он высокой преграды такой, Как домашний порог, так же буднично стоптанный нами, Вообще он не думал, что могут быть так хороши Наши ели и мхи, вековые стволы с галунами Голубого лишайника, юркие в дебрях ужи. Мы не скажем ему, как вздыхаем по югу, по глянцу Средиземной листвы, мы поддакивать станем ему: Да, еловая тень… Мы южанину и иностранцу Незабудочек нежных покажем в лесу бахрому, Переспросим его: не забудет он их? Не забудет. Никогда! ни за что! голубые такие… их нет Там, где жизнь он проводит так грустно… Увидим: не шутит. И вздохнем, и простимся… помашем рукою вослед. |
