Сентябрь выметает широкой метлой… Сентябрь выметает широкой метлой Жучков, паучков с паутиной сквозной, Истерзанных бабочек, ссохшихся ос, На сломанных крыльях разбитых стрекоз, Их круглые линзы, бинокли, очки, Чешуйки, распорки, густую пыльцу, Их усики, лапки, зацепки, крючки, Оборки, которые были к лицу. Сентябрь выметает широкой метлой Хитиновый мусор, наряд кружевной, Как если б директор балетных теплиц Очнулся — и сдунул своих танцовщиц. Сентябрь выметает метлой со двора За поле, за речку и дальше, во тьму, Манжеты, застежки, плащи, веера, Надежды на счастье, батист, бахрому. Прощай, моя радость! До кладбища ос, До свалки жуков, до погоста слепней, До царства Плутона, до высохших слез, До блеклых в цветах элизийских полей! Там — льдистый занавес являет нам зима… Там — льдистый занавес являет нам зима, Весной подточенная; там — блестит попона; Там — серебристая, вся в узелках, тесьма; Там — скатерть съехала и блещет бахрома Ее стеклянная, и капает с балкона; Там — щетка видится; там — частый гребешок; Там — остов трубчатый, коленчатый органа; Там — в снег запущенный орлиный коготок, Моржовый клык, собачий зуб, бараний рог; Там — шкурка льдистая, как кожица с банана; Свеча оплывшая; колонны капитель В саду мерещится; под ней — кусок колонны – Брусок подмокший льда, уложенный в постель, Увитый инеем, — так обвивает хмель Руины где-нибудь в Ломбардии зеленой. Все это плавится, слипается, плывет, Мы на развалинах зимы с тобой гуляем. Культура некая, оправленная в лед, В слезах прощается и трещину дает, И воздух мартовский мы, как любовь, вдыхаем. Как клен и рябина растут у порога… Как клен и рябина растут у порога, Росли у порога Растрелли и Росси, И мы отличали ампир от барокко, Как вы в этом возрасте ели от сосен. Ну что же, что в ложноклассическом стиле Есть нечто смешное, что в тоге, в тумане Сгустившемся, глядя на автомобили, Стоит в простыне полководец, как в бане? А мы принимаем условность, как данность. Во-первых, привычка. И нам объяснили В младенчестве эту веселую странность, Когда нас за ручку сюда приводили. И эти могучие медные складки, Прилипшие к телу, простите, к мундиру, В таком безупречном ложатся порядке, Что в детстве внушают доверие к миру, Стремление к славе. С каких бы мы точек Ни стали смотреть — все равно загляденье. Особенно если кружится листочек И осень, как знамя, стоит в отдаленье. Если камешки на две кучки спорных… Если камешки на две кучки спорных Мы разложим, по разному их цвету, Белых больше окажется, чем черных. Марциал, унывать нам смысла нету. Если так у вас было в жестком Риме, То, поверь, точно так и в Ленинграде, Где весь день под ветрами ледяными Камни в мокром красуются наряде. Слышен шелест чужого разговора. Колоннада изогнута, как в Риме. Здесь цветут у Казанского собора Трагедийные розы в жирном гриме. Счастье — вот оно! Театральным жестом Тень скользнет по бутонам и сплетеньям. Марциал, пусть другие ездят в Пестум, Знаменитый двукратным роз цветеньем. И пыльная дымка, и даль в ореоле… И пыльная дымка, и даль в ореоле Вечернего солнца, и роща в тумане. Художник так тихо работает в поле, Что мышь полевую находит в кармане. Увы, ее тельце смешно и убого. И, вынув брезгливо ее из кармана, Он прячет улыбку. За Господа Бога Быть принятым все-таки лестно и странно. Он думает: если бы в серенькой куртке, Потертой, измазанной масляной краской, Он сунулся б тоже, сметливый и юркий, В широкий карман за теплом и за лаской, – Взовьются ли, вздрогнут, его обнаружа? Придушат, пригреют? Отпустят на волю? За кротость, за вид хлопотливо-тщедушный, За преданность этому пыльному полю? ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ «Таврический сад» «Дневные сны» «Живая изгородь» Небо ночное распахнуто настежь — и нам… Небо ночное распахнуто настежь — и нам Весь механизм его виден: шпыньки и пружинки, Гвозди, колки… Музыкальная трудится там Фраза, глотая помехи, съедая запинки. Ночью в деревне, шагнув от раскрытых дверей, Вдруг ощущаешь себя в золотом лабиринте. Кажется, только что вышел оттуда Тезей, Чуткую руку на нити держа, как на квинте. Что это, друг мой, откуда такая любовь, Несовершенство свое сознающая явно, Вся — вне расчета вернуться когда-нибудь вновь В эти края, а в небесную тьму — и подавно. Кто этих стад, этой музыки тучной пастух? Небо ночное скрипучей заведено ручкой. Стынешь и чувствуешь, как превращается в слух Зренье, а слух затмевается серенькой тучкой. Или слезами. Не спрашивай только, о чем Плачут: любовь ли, обида ли жжется земная – Просто стоят, подпирая пространство плечом, Музыку с глаз, словно блещущий рай, вытирая. |
