Что мне весна? Возьми ее себе!.. Что мне весна? Возьми ее себе! Где вечная, там расцветет и эта. А здесь, на влажно дышащей тропе, Душа еще чувствительней задета Не ветвью, в бледно-розовых цветах, Не ветвью, нет, хотя и ветвью тоже, А той тоской, которая в веках Расставлена, как сеть; ночной прохожий, Запутавшись, возносит из нее Стон к небесам… но там его не слышат, Где вечный май, где ровное житье, Где каждый день такой усладой дышат. И плачет он меж Невкой и Невой, Вблизи трамвайных линий и мечети, Но не отдаст недуг сердечный свой, Зарю и рельсы блещущие эти За те края, где льется ровный свет, Где не стареют в горестях и зимах. Он и не мыслит счастья без примет Топографических, неотразимых. ПАВЛОВСК Холмистый, путаный, сквозной, головоломный Парк, елей, лиственниц и кленов череда, Дуб, с ветвью вытянутый в сторону, огромной, И отражающая их вода. Дуб, с ветвью вытянутый в сторону, огромной, С вершиной сломанной и ветхою листвой, Полуразрушенный, как старый мост подъемный, Как башня с выступом, военный слон с трубой. И, два-три желудя подняв с земли усталой, Два-три солдатика с лежачею судьбой, В карман их спрятали… что снится им? Пожалуй, Рим, жизнь на пенсии и домик типовой. Природа, видишь ли, живет не наблюдая, Вполне счастливая, эпох, веков, времен, И ветвь дубовая привыкла золотая Венчать храбрейшего и смотрит: где же он? И ей на вышколенных берегах Славянки, Где слиты русские и римские черты, То снег мерещится и маленькие санки, То рощи знойные и ратные ряды. Твой голос в трубке телефонной… Твой голос в трубке телефонной, Став электричеством на миг, Разъятый так и угнетенный, Что вид его нам был бы дик, Когда бы слово «вид» имело При этом смысл какой-нибудь, Твой голос, сжатый до предела, Во тьме проделав долгий путь, Твой голос в трубке телефонной Неуследимо, в тот же миг, Из тьмы, ничуть не искаженный, Как феникс сказочный возник. Уж он ли с жизнью не прощался, Уж он ли душу не терял И страшно перевоплощался В толченый уголь и металл? И этот кабель, и траншея, И металлическая нить Невероятней и сложнее Души бессмертья, может быть. И нашу занятость, и дымную весну…
И нашу занятость, и дымную весну, И стрижку ровную, машинную газонов, Люблю я плеч твоих худую прямизну, Как у египетских рабов и фараонов. В бумажном свитере и юбке шерстяной Над репродукциями радужных эмалей Как будто бабочек рассматриваешь рой, Повадку томную Эмилий и Амалий. И странной кажется мне пышнотелость дам, Эмалевидная их белизна и нега. Захлопни рыхлый том: они не знают там Ни шага быстрого, ни хлопотного века. Железо — красные тона давало им, И кобальт — синие, и кисть волосяная Писала тоненько, — искусством дорогим Любуюсь сдержанно — чужая жизнь, иная! На что красавица похожа? На бутыль. Как эту скользкую могли ценить покатость? Мне больше нравится наш угловатый стиль, И спешка вечная, и резкость, и предвзятость. В одном из ужаснейших наших… В одном из ужаснейших наших Задымленных, темных садов, Среди изувеченных, страшных, Прекрасных древесных стволов, У речки, лежащей неловко, Как будто больной на боку, С названьем Екатерингофка, Что еле влезает в строку, Вблизи комбината с прядильной Текстильной душой нитяной И транспортной улицы тыльной, Трамвайной, сквозной, объездной, Под тучей, а может быть, дымом, В снегах, на исходе зимы, О будущем, непредставимом Свиданье условились мы. Так помни, что ты обещала. Вот только боюсь, что и там Мы врозь проведем для начала Полжизни, с грехом пополам, И ткацкая фабрика эта, В три смены работая тут, Совсем не оставит просвета В сцеплении нитей и пут. НОЧЬ Бог был так милостив, что дал нам эту ночь. Внизу листва шумела, Бежала, пенилась, текла, струилась прочь, Вздымалась, дыбилась, остаться не хотела. Как будто где-то есть счастливее места, Теплее, может быть, роднее. Но нас не выманишь, как тех чижей с куста, Они затихли в нем, оставь их, — им виднее. Бог был так милостив, что дал нам этот век. Кому не думалось про свой, что он — последний? Так думал римлянин, так раньше думал грек, Хотя не в комнатах топтались, а в передней. Мне видеть хочется весь долгий, страшный путь, Неведенью предпочитаю знанье. Бог был так милостив, что, прежде чем уснуть, Я дрожь ловил твою и пил твое дыханье. При сотворении он был один, в конце Свое смущение он делит вместе с нами, И ночью тени на лице Волнами пенятся, колышатся цветами. |
