Ну, музыка, счастливая сестра… Ну, музыка, счастливая сестра Поэзии, как сладкий дух сирени, До сердца пробираешь, до нутра, Сквозь сумерки и через все ступени. Везде цветешь, на лучшем говоришь Разнежившемся языке всемирном, Любой пустырь тобой украшен, лишь Пахнет из окон рокотом клавирным. И мне в тени, и мне в беде моей, Средь луж дворовых, непереводимой, Не чающей добраться до зыбей Иных и круч и лишь в земле любимой Надеющейся обрести привет Сочувственный и заслужить вниманье, Ты, музыка, и подаешь нет-нет Живую мысль и новое дыханье. На череп Моцарта с газетной полосы… На череп Моцарта с газетной полосы На нас смотревшего, мы с ужасом взглянули. Зачем он выкопан? Глазницы и пазы Зияют мрачные во сне ли, наяву ли? Как! В этой башенке, в шкатулке черепной, В коробке треснувшей с неровными краями Сверкала музыка с подсветкой неземной, С восьмыми, яркими, как птичий свист, долями! Мне человечество не полюбить, печаль Как землю жирную, не вытряхнуть из мыслей. Мне человечности, мне человека жаль! Чела не выручить, обид не перечислить. Марш — в яму с известью, в колымский мрак, в мешок, В лед, «Свадьбу Фигаро» забыв и всю браваду. О, приступ скромности, ее сплошной урок! Всех лучших спрятали по третьему разряду. Тсс… Где-то музыка играет… Где? В саду. Где? В ссылке, может быть… Где? В комнате, в трактире, На плечи детские свои взвалив беду, И парки венские, и хвойный лес Сибири. Грубый запах садовой крапивы… Грубый запах садовой крапивы. Обожглись? Ничего. Терпеливы Все мы в северном нашем краю. Как султаны ее прихотливы! Как колышутся в пешем строю! Помню садик тенистый, лицейский, Сладкий запах как будто летейский, Неужели крапива? Увы. Острый, жгучий, горячий, злодейский, Пыльный дух подзаборной травы. Вот она, наша память и слава. Не хотите ее? Вам — направо, Нам — налево. Ползучий налет, Непролазная боль и отрава. Лавр, простите, у нас не растет. Непреклонна, угрюма, пушиста. Что там розы у ног лицеиста? Принесли их — они и лежат… Как труба за спиною флейтиста: Гуще, жарче ее аромат. АПОЛЛОН В СНЕГУ Колоннада в снегу. Аполлон В белой шапке, накрывшей венок, Желтоватой синицей пленен И сугробом, лежащим у ног. Этот блеск, эта жесткая резь От серебряной пыли в глазах! Он продрог, в пятнах сырости весь, В мелких трещинах, льдистых буграх. Неподвижность застывших ветвей И не снилась прилипшим к холмам, Средь олив, у лазурных морей Средиземным ее двойникам. Здесь, под сенью покинутых гнезд, Где и снег словно гипс или мел, Его самый продвинутый пост И влиянья последний предел. Здесь, на фоне огромной страны, На затянутом льдом берегу Замерзают, почти не слышны, Стоны лиры и гаснут в снегу, И как будто они ничему Не послужат ни нынче, ни впредь, Но, должно быть, и нам, и ему, Чем больнее, тем сладостней петь. В белых иглах мерцает душа, В ее трещинах сумрак и лед. Небожитель, морозом дыша, Пальму первенства нам отдает, Эта пальма, наверное, ель, Обметенная инеем сплошь. Это — мужество. Это — метель. Это — песня, одетая в дрожь. Луны затмение мы долго наблюдали… Луны затмение мы долго наблюдали: Весь мрак земли, сгустясь, ложился на нее, Все огорчения, несметный печали, Все наши дикости, все сны, все забытье. На яснолицую — все наши предрассудки, На тонкокожую — вся тяжесть, вся тоска, Все наши выверты, сомнительные шутки С вращеньем вымученным пальца у виска. Луны затмение… Какой на недотроге След отвратительный, багрово-черный дым! Какие грязные мы вытираем ноги О коврик желтенький с рисунком неземным! Луны затмение… Вся в копоти и саже. Затменье разума, затмение любви: Никто не выйдет в ночь, не будет ждать на пляже Средь лунных отсветов с волнением в крови. Так вот что значит жить, так вот что значит к людям Принадлежать, увы… Прости мне этот стыд, Теперь, как думаешь, быть может, чище будем, Светлее, искренней?.. Опять луна блестит. |
