Трагедия легка: убьют или погубят… Трагедия легка: убьют или погубят – Искуплен будет мрак прозреньем и слезой. Я драм боюсь, Эсхил. Со всех сторон обступят, Обхватят, оплетут, как цепкою лозой, Безвыходные сны, бесстыдные невзгоды, Бессмертная латынь рецептов и микстур, Придет грузотакси, разъезды и разводы, Потупится сосед, остряк и балагур. Гуляет во дворе старик больным ребенком, И жимолость им вслед пушистая шумит. Что ж, лучше алкашом он были или подонком? Всех бед не перечесть, не высказать обид. Есть ужасы, что нам, должно быть, и не снились. Под шторку на окне просунутся лучи. Ты спишь? Не за тебя ль в соседней расплатились Квартире толчеей и криками в ночи? Надгробие. Пирующий этруск… Надгробие. Пирующий этруск. Под локтем две тяжелые подушки, Две плоские, как если бы моллюск Из плотных створок выполз для просушки И с чашею вина застыл в руке, Задумавшись над жизнью, полуголый… Что видит он, печальный, вдалеке: Дом, детство, затененный дворик школы? Иль смотрит он в грядущее, но там Не видит нас, внимательных, — еще бы! – Доступно человеческим глазам Лишь прошлое, и все же, крутолобый, Он чувствует, что смотрят на него Из будущего, и, отставив чашу, Как звездный свет, соседа своего Не слушая, вбирает жалость нашу. Есть два чуда, мой друг… Есть два чуда, мой друг: Это нравственный стержень и звездное небо, по Канту. Средь смертей и разлук Мы проносим в стихи неприметно их, как контрабанду, Под шумок, подавляя испуг. Не обида — вина Жжет, в сравнении с ней хороша и желанна обида. Набегает волна, Камни, крабы, медузы — ее торопливая свита. На кого так похожа она? Пролетает, пища, В небе ласточка, крик ее жалобный память взъерошит. Тень беды и плаща Вижу; снова никак застегнуть его кто-то не может, Трепеща и застежку ища. Кто построил шатер Этот звездный и сердце отчаяньем нам разрывает? Ночь — не видит никто наш позор. Говорун и позер Сам себе ужасается: совесть его умиляет. Иглокожая дрожь. Нет прощенья и нет пониманья. Но, расплакавшись, легче уснешь. Кто нам жалость внушил, тот и вызвездил мрак мирозданья, Раззолоченный сплошь. Ты не права — тем хуже для меня…
Ты не права — тем хуже для меня. Чем лучше женщина, тем ссора с ней громадней. Что удивительно: ни ум, как бы родня Мужскому, прочному, ни искренность, без задней Подпольной мысли злой, — ничто не в помощь ей. Неутолимое страданье В глазах и логика, тем четче и стройней, Что вся построена на ложном основанье. Постройка шаткая возведена тоской И болью, — высится, бесслезная громада. Прижмись щекой К ней, уступи во всем, проси забыть, — так надо. Лишь поцелуями, нет, собственной вины, Несуществующей, признанием — добиться Прощенья можем мы. О, дщери и сыны Ветхозаветные, сейчас могла страница Помочь волшебная, все знающая, — жаль, Что нет заветной под рукою. Не плачь. Мы справимся. Люблю тебя я. Вдаль Смотрю. Люблю тебя. С печалью вековою. Как писал Катулл, пропадает голос… Как писал Катулл, пропадает голос, Отлетает слух, изменяет зренье Рядом с той, чья речь и волшебный образ Так и этак тешат нас в отдаленье. Помню, помню томление это, склонность Видеть все в искаженном, слепящем свете. Не любовь, Катулл, это, а влюбленность. Наш поэт даже книгу назвал так: «Сети». Лет до тридцати пяти повторяем формы Головастиков-греков и римлян-рыбок. Помню, помню, из рук получаем корм мы, Примеряем к себе беглый блеск улыбок. Ненавидим и любим. Как это больно! И прекрасных чудовищ в уме рисуем. О, дожить до любви! Видеть все. Невольно Слышать все, мешая речь с поцелуем. «Звон и шум, — писал ты, — в ушах заглохших, И затмились очи ночною тенью…» О, дожить до любви! До великих новшеств! Пищу слуху давать и работу — зренью. Увидеть то, чего не видел никогда… Увидеть то, чего не видел никогда, – Креветок, например, на топком мелководье. Ты, жизнь, полна чудес, как мелкая вода, Жирны твои пески, густы твои угодья. От гибких этих тел, похожих на письмо Китайское, в шипах и прутиках, есть прок ли? Не стоит унывать. Проходит все само. Креветка, странный знак, почти что иероглиф. Какие-то усы, как удочки; клешни, Как веточки; бог весть, что делать с этим хламом! Не стоит унывать. Забудь, рукой махни. И жизнь не придает значенья нашим драмам. Ей, плещущейся, ей, текущей через край, Так весело рачков качать на скользком ложе, И мало ли, что ты не веришь в вечный май: Креветок до сих пор ведь ты не видел тоже! Как цепкий Ци Бай-ши с железной бородой В ползучих завитках, как проволока грубой, Стоять бы целый день над мелкою водой, Готовой, как беда, совсем сойти на убыль. |
