Все гудел этот шмель, все висел у земли на краю… Все гудел этот шмель, все висел у земли на краю, Улетать не хотел, рыжеватый, ко мне прицепился, Как полковник на пляже, всю жизнь рассказавший свою За двенадцать минут; впрочем, я бы и в три уложился. Немигающий зной и волны жутковатый оскал. При безветрии полном такие прыжки и накаты! Он в писательский дом по горящей путевке попал И скучал в нем, и шмель к простыне прилипал полосатой. О Москве. О жене. Почему-то еще Иссык-Куль Раза три вспоминал, как бинокль потерял на турбазе. Захоти о себе рассказать я, не знаю, смогу ль, Никогда не умел, закруглялся на первой же фразе. Ну, лети, и пыльцы на руке моей, кажется, нет. Одиночество в райских приморских краях нестерпимо. Два-три горьких признанья да несколько точных замет – Вот и все, да струя голубого табачного дыма. Биография, что это? Яркого моря лоскут? Заблудившийся шмель? Или памяти старой запасы? Что сказать мне ему? Потерпи, не печалься, вернут, Пыль стерев рукавом, твой военный билет синеглазый. ДОЖДЬ Я помню дождь и помню, как мы спали Под шум дождя; в раю, увы, едва ли Бывает дождь; дожди у нас везде Идут весной; я вспомню о дожде. Я вспомню, как он в окна наши бился, Какой мне сон тогда счастливый снился, Как просыпался я — и на моей Руке дремала ты, как воробей. Как он ходил, как бегал он по жести! Как нам жилось легко и чудно вместе! Смешливый дождь, рыдающий взахлеб! Всемирный нам не страшен был потоп. Кто виноват, что выпал век суровый? Я вспомню дождь, весенний дождь кленовый И тополиный, клейкий, в золотых Разводах, дождь — усладу для живых. Блаженный дождь; в аду, увы, едва ли Бывает дождь; куда бы ни попали Мы после смерти, будет как зимой: Звук отменен, завален тишиной. Засыпан вечным снегом или зноем. Я вспомню дождь с его звучащим строем, Высоким, струнным, влажным, затяжным И милосердным, выстраданным им. Если бы жить, никого не любя… Если бы жить, никого не любя! Плащ — товарищ, другого — не надо. Он от ветра укроет тебя, Прорезиненной тканью скрипя, От дождя и пытливого взгляда. Тот свободен, кто так одинок. Что ему телефонный звонок? Он как хвост не трясется овечий. Сто дверей перед ним, сто дорог, Вавилонская башня наречий. Где я? Кто меня сделал таким, – Страх за ближнего, дрожь и смятенье, – Суеверным, пугливым, как дым, По пригоркам ползущий ночным, Обвивающий сны и виденья? Боже мой! Никого не любить! Мостовыми крутыми бродить. Не равны ли все вещи на свете? Подвернувшийся куст теребить: Что кудряшки, что веточки эти. Но душа моя в рабстве своем С каждым часом теплей, с каждым днем, С каждой болью сердечной и страхом. И когда-нибудь станет огнем, И сгорит, и взовьется над прахом! Вот счастье — с тобой говорить, говорить, говорить…
Вот счастье — с тобой говорить, говорить, говорить! Вот радость — весь вечер, и вкрадчивой ночью, и ночью. О, как она тянется, звездная тонкая нить, Прошив эту тьму, эту яму волшебную, волчью! До ближней звезды и за год не доедешь! Вдвоем В медвежьем углу глуховатой Вселенной очнуться В заставленной комнате с креслом и круглым столом. О жизни. О смерти. О том, что могли разминуться. Могли зазеваться. Подумаешь, век или два! Могли бы заглядеться на что-нибудь, попросту сбиться С заветного счета. О, радость, ты здесь, ты жива. О, нацеловаться! А главное, наговориться! За тысячи лет золотого молчанья, за весь Дожизненный опыт, пока нас держали во мраке. Цветочки на скатерти — вот что мне нравится здесь. О Тютчевской неге. О дивной полуденной влаге. О вилле, ты помнишь, как двое порог перешли В стихах его римских, спугнув вековую истому? О стуже. О корке заснеженной бедной земли, Которую любим, ревнуя к небесному дому. Смотри: речной валун как бы в сплошном дыму… Смотри: речной валун как бы в сплошном дыму, Белесом, голубом, слоеном, золотистом – То тени мелких волн проходят по нему, Как будто на него набросив бахрому, Так чудно отразясь на сумрачном, зернистом. На все это смотреть так больно одному! Я обернусь к тебе и за руку возьму. Что было — грубый холст, то стало вдруг батистом. Тебя я не отдам! На свете этом мглистом Мне страшно без тебя, текучем, каменистом, Дымящемся в лучах, сползающих во тьму. |
