РАЗВЕРНУТЫЙ УЗОР Цезарь, Август, Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон… Сам собой этот перечень лег в стихотворную строчку. О, какой безобразный, какой соблазнительный сон! Поиграй, поверти, подержи на руке, как цепочку. Ни порвать, ни разбить, ни местами нельзя поменять. Выходили из сумрака именно в этом порядке, Словно лишь для того, чтобы лучше улечься в тетрадь, Волосок к волоску и лепные волнистые складки. Вот теперь наконец я запомню их всех наизусть. Я диван обогнул, я к столу прикоснулся и к стулу. На таком расстоянье и я никого не боюсь. Ни навету меня не достать, ни хуле, ни посулу. Преимущество наше огромно, в две тысячи лет. Чем его заслужил я, — никто мне не скажет, не знаю. Свой мир предо мной развернул свой узор, свой сюжет, И я пальцем веду по нему и вперед забегаю. В складках каменной тоги у Гальбы стоит дождевая вода. Только год он и царствовал, бедный, Подозрительный… здесь досаждают ему холода, Лист тяжелый дубовый на голову падает, медный. Кончик пальца в застойной воде я смочил дождевой И подумал: еще заражусь от него неудачей. Нет уж, лучше подальше держаться от этой кривой, Обреченной гримасы и шеи бычачьей. Что такое бессмертие, память, удачливость, власть – Можно было обдумать в соседстве с обшарпанным бюстом. Словно мелкую снасть Натянули на камень — наложены трещинки густо. Оказаться в суровой, размытой дождями стране, Где и собственных цесарей помнят едва ли… В самом страшном своем, в самом невразумительном сне Не увидеть себя на покрытом снежком пьедестале. Был приплюснут твой нос, был ты жалок и одутловат, Эти две-три черты не на вечность рассчитаны были, А на несколько лет, но глядят, и глядят, и глядят. Счастлив тот, кого сразу забыли. Перевалив через Альпы, варварский городок Проезжал захолустный, бревна да глина. Кто-то сказал с усмешкой, из фляги отпив глоток, Кто это был, неважно, Пизон или Цинна: «О, неужели здесь тоже борьба за власть Есть, хоть трибунов нет, консулов и легатов?» Он придержал коня, к той же фляжке решив припасть, И, вернув ее, отвечал хрипловато И, во всяком случае, с полной серьезностью: «Быть Предпочел бы первым здесь, чем вторым или третьим в Риме…» Сколько веков прошло, эту фразу пора забыть! Миллиона четыре в городе, шесть — с окрестностями заводскими. И, повернувшись к тому, кто на заднем сиденье спит, Укачало его, спрошу: «Как ты думаешь, изменился Человек или он все тот же, словно пиния или самшит?» Ничего не ответит, решив, что вопрос мой ему приснился. Представь себе: еще кентавры и сирены…
Представь себе: еще кентавры и сирены, Помимо женщин и мужчин… Какие были б тягостные сцены! Прибавилось бы вздора и причин Для ревности и поводов для гнева. Все б страшно так переплелось! Не развести бы ржанья и напева С членораздельной речью — врозь. И пело бы чудовище нам с ветки, И конь стучал копытом, и добро И зло совсем к другой тогда отметке Вздымались бы, и в воздухе перо Кружилось… Как могли б нас опорочить, Какой навлечь позор! Взять хоть Улисса, так он, между прочим, И жил, — как упростилось все с тех пор. Гудок пароходный — вот бас, никакому певцу… Гудок пароходный — вот бас; никакому певцу Не снилась такая глубокая, низкая нота; Ночной мотылек, обезумев, скользнет по лицу, Как будто коснется слепое и древнее что-то. Как будто все меры, которые против судьбы Предприняты будут, ее торжество усугубят. Огни ходовые и рев пароходной трубы. Мы выйдем — нас встретят, введут во дворец и полюбят. Сверните с тропы, обойдите, не трогайте нас! Гудок пароходный берет эту жизнь на поруки. Как бы в три погибели, грузный зажав контрабас, Откуда-то снизу, с трудом, достают эти звуки. На ощупь, во мраке… Густому, как горе, гудку Ответом — волненье и крупная дрожь мировая. Так пишут стихи, по словцу, по шажку, по глотку, С глазами закрытыми, тычась и дрожь унимая. Как будто все чудища древнего мира рычат – Все эти драконы, грифоны, быки, минотавры… Дремучая смесь и волшебный, внимательный взгляд, И, может быть, даже посмертные бедные лавры. Паучок на окне, — ну что бы ему у земли… Паучок на балконе, — ну что бы ему у земли Где-нибудь провисать среди розовых клумб и самшита, А не здесь, на ветру, словно видеть морскую скалу, корабли И морскую волну так уж важно, — соткал деловито И, увы, нерасчетливо дивную, тонкую сеть Меж двух прутьев железных. Что, приятно сновать по стежкам нитяным и висеть Выше всех? Сколько сил, сколько хищных трудов бесполезных! Должен быть же какой-то искусству предел! Золотая, слепая зараза… Паутинка дрожит, как оптический чудный прицел Для какого-то тайного, явно нездешнего глаза. Замер… серенький, впроголодь, трудно живущий… рывком Пробежал. Вот меня-то как раз и не нужно бояться! Не смахну рукавом. Неприметное, как я люблю тебя, тихое братство! |
