Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Жильберу понадобилось гораздо больше времени, чтобы прийти в себя; когда м-ль де Таверне подняла взор и узнала юношу, его черты все еще были проникнуты страданием, которое она могла заметить в его глазах и во всей фигуре.

— Ах, так это господин Жильбер, — проговорила Андреа беззаботным тоном, который принимала всегда, стоило случаю, вернее тому, что казалось ей случаем, свести ее с Жильбером.

Жильбер промолчал; он был еще слишком взволнован.

Он весь дрожал, охваченный тем же горем, от которого еще недавно содрогалась Андреа.

Желая оставить за собою последнее слово, девушка продолжала:

— Но что с вами, господин Жильбер? Почему вы так жалобно на меня смотрите? Вас, должно быть, что-то опечалило — что же это, скажите?

— Вам хочется знать? — почувствовав за внешним участием насмешку, грустно спросил Жильбер.

— Хочется.

— Мне тяжело видеть, что вы страдаете, мадемуазель, — признался молодой человек.

— А кто вам сказал, сударь, что я страдаю?

— Я это вижу.

— Вы ошибаетесь, сударь, я вовсе не страдаю, — снова проведя платком по лицу, отозвалась Андреа.

Жильбер почуял приближение бури и решил отвратить ее своею покорностью.

— Простите, мадемуазель, я просто услышал, как вы жаловались, — вздохнул он.

— Ах, так вы подслушивали? Час от часу не легче!

— Это вышло случайно, мадемуазель, — едва пролепетал Жильбер, стыдясь своей лжи.

— Случайно! Я в отчаянии, господин Жильбер, что волею случая вы оказались рядом со мной. Но скажите мне вот что: чем это вас так тронули мои жалобы?

— Я не могу видеть, как женщина плачет, — ответил Жильбер тоном, который крайне не понравился Андреа.

— Да неужто господин Жильбер видит во мне женщину? — удивилась высокомерная девушка. — Я ни у кого не выпрашиваю внимания к своей особе, а уж у господина Жильбера — подавно.

— Зря вы со мной так суровы, мадемуазель, — покачав головой, вздохнул Жильбер. — Я просто увидел, как вы печалитесь, и огорчился. Я услышал, как вы сказали, что, дескать, господин Филипп уехал и теперь вы одна в целом свете. Но это не так, мадемуазель, ведь остался я, а сердца более преданного вам, нежели мое, вы нигде не сыщете. И я повторяю: нет, никогда мадемуазель де Таверне не останется одна, пока мозг мой способен мыслить, сердце — биться, а рука — двигаться.

В своем мужестве, благородстве и преданности Жильбер был поистине прекрасен, хотя и высказал свою мысль со всей простотой, какой требовало глубочайшее почтение.

Однако мы уже говорили, что все в нашем бедняге не нравилось Андреа, все ее задевало и побуждало к оскорбительным ответам, как будто каждый из знаков его уважения содержал в себе обиду, а каждая мольба — вызов. Сначала девушка решила встать, чтобы вложить в свои жесты и слова как можно более суровой решимости, однако нервная дрожь удержала ее на скамье. К тому же она сообразила, что если встанет, то любой сможет издалека увидеть, как она разговаривает с Жильбером. Поэтому Андреа осталась сидеть и, вознамерившись раз и навсегда раздавить каблуком докучливое насекомое, отчеканила:

— Кажется, я вам уже говорила, господин Жильбер, что вы мне крайне неприятны, что голос ваш меня раздражает, а философический образ мыслей внушает отвращение. Почему же после всего этого вы упорно навязываете мне свое общество?

— Мадемуазель, — бледнея, но сдерживаясь, отвечал Жильбер, — благовоспитанная женщина не раздражается, когда ей выражают симпатии. Благовоспитанный человек считает себя ровней любому другому, а я, которого вы обижаете столь жестоко, быть может, больше, чем любой другой, заслуживаю симпатии, которой вы, к сожалению, ко мне не питаете.

Услышав два раза подряд слово «симпатия», Андреа широко распахнула глаза и уставилась на Жильбера.

— Симпатия? — изумилась она. — Вы говорите о вашей ко мне симпатии, господин Жильбер? Нет, я действительно в вас ошиблась! Я полагала, что вы наглец, но, оказывается, вы всего-навсего сумасшедший.

— Я не наглец и не сумасшедший, — ответил Жильбер с напускным спокойствием, дорого стоившим юноше, который, как нам известно, был очень горд. — Напротив, мадемуазель, природа сотворила меня равным вам, а случай сделал вас мне обязанной.

— Опять случай? — насмешливо полюбопытствовала Андреа.

— Наверно, лучше сказать Провидение. Я никогда бы об этом не заговорил, но ваши оскорбления понуждают меня вспомнить.

— Я вам обязана — так вы, кажется, сказали? Да как у вас только язык повернулся!

— На вашем месте, мадемуазель, я устыдился бы подобной неблагодарности. Кроме нее, у вас довольно недостатков, коими наделил вас Бог, дабы уравновесить красоту, которою он вас одарил.

На этот раз Андреа вскочила со скамьи.

— Ну, простите меня! — остановил ее Жильбер. — Порой вы меня так раздражаете, что я начисто забываю о моем к вам участии.

Желая довести Жильбера до бешенства, Андреа расхохоталась, однако, к ее удивлению, молодой человек сохранил спокойствие. Скрестив руки на груди и глядя на девушку крайне неприязненно и упрямо, он терпеливо ждал, когда она отсмеется.

— Мадемуазель, — холодно обратился он к Андреа, — благоволите ответить на один вопрос. Уважаете ли вы своего отца?

— Уж не устраиваете ли вы мне допрос, господин Жильбер? — с неописуемым высокомерием воскликнула Андреа.

— Разумеется, вы уважаете отца, — гнул свое Жильбер, — и отнюдь не за его достоинства, а просто потому, что он дал вам жизнь. Увы, вам прекрасно известно: отца уважают лишь за то, что он — отец. Более того, за это единственное благодеяние, — в свою очередь проникаясь презрительной жалостью, продолжал молодой человек, — вы склонны любить своего благодетеля. Но если это так, мадемуазель, то почему вы меня оскорбляете? Почему вы отталкиваете, почему ненавидите человека, который если и не дал вам жизнь — это правда, то спас ее?

— Что? Вы спасли мне жизнь? — вскричала Андреа.

— А вам это даже в голову не приходило, — заметил Жильбер, — или, вернее, вы позабыли об этом. Что ж, вполне естественно, с тех пор прошел почти год. Так вот, мадемуазель, я хочу вам рассказать или напомнить об этом. Да, я спас вашу жизнь, жертвуя своею.

— Быть может, вы будете любезны сказать, где и когда это произошло? — сильно побледнев, спросила Андреа.

— В тот день, мадемуазель, когда сто тысяч человек давили друг друга, спасаясь от взбесившихся лошадей и разящих палашей, и на площади Людовика Пятнадцатого осталась груда убитых и раненых.

— Ах, тридцать первого мая?

— Да, мадемуазель.

Андреа пришла в себя, и на губах ее вновь заиграла насмешливая улыбка.

— И вы говорите, что в тот день вы жертвовали своей жизнью, чтобы спасти мою, господин Жильбер?

— Да, я уже имел честь сказать вам об этом.

— Стало быть, вы — барон Бальзамо? Прошу прощения, не знала.

— Нет, я не барон Бальзамо, — ответил Жильбер, чей взор пылал, а губы дрожали, — я лишь бедный простолюдин Жильбер, который безумен, глуп и несчастен, потому что любит вас; который, любя вас, словно одержимый, словно сумасшедший, следовал за вами в толпе; я — Жильбер, который, потеряв вас на миг, внезапно услышал страшный крик, который вырвался у вас, когда вы стали падать; Жильбер, который упал подле вас и ограждал ваше тело кольцом своих рук, пока тысячи других рук не разорвали это кольцо; Жильбер, который бросился между вами и каменным столбом, чтобы вас об него не раздавили; Жильбер, который, заметив в толпе того странного человека, чье имя слетело с ваших губ, человека, командовавшего другими, собрал все силы тела, души и сердца, поднял вас на слабеющих руках и держал, пока тот человек не заметил вас, не взял на руки и тем самым не спас; Жильбер, который, отдав вас более удачливому спасителю, завладел лоскутком вашего платья и прижал его к губам, и едва только кровь прилила к его сердцу, вискам, мозгу, как клубящаяся масса палачей и жертв волной захлестнула его и поглотила, в то время как вы, словно ангел воскресший, вознеслись из пучины к небесам.

78
{"b":"202353","o":1}