— Куда? Куда? — Он вздрогнул, не в силах стряхнуть с себя оцепенение.

Остановив машину неподалеку от своего подъезда, Джан решительно затормошила его.

— Пойдемте, — сказала она и с силой потянула его из машины.

Дэвид шел, с трудом держась на ногах, пока она вела его к дверям своей квартиры. Когда опа открыла дверь, оп, спотыкаясь, ввалился в комнату. Опа подтащила его к дивану и заставила лечь. Зажгла свет и с беспокойством поглядела на спутанные волосы и мертвенно-бледное лицо на фоне обтянутых желтым шелком подушек. «Бренди!» — первое, что пришло ей в голову.

Достав из бара бутылку и рюмку, опа налила в нее немного бренди и поднесла к его губам. Он поперхнулся и закашлялся; она продолжала вливать ему в рот бренди, и мало-помалу его застывшее, как маска, лицо немного смягчилось. Худые небритые щеки порозовели. Он перевел дыхание и стал дышать ровнее. А еще через несколько секунд склонившаяся над ним Джан увидела, что он открыл глаза и устремил на нее ничего не понимающий взгляд. Потом немного пришел в себя и сделал отчаянное усилие сесть.

— Черт возьми! — изумленно пробормотал он. — В чем дело? Где я?

— Похоже, вы потеряли сознание, — объяснила Джан. — Послать за доктором?

— Нет! Нет! — взволнованно заговорил еще не совсем пришедший в себя Дэвид и поспешил заверить ее: — Все будет в порядке. Я немного устал, только и всего.

— Тогда полежите, — мягко сказала Джан, — а я сварю кофе.

Он опустился на подушки; ему уже стало все равно, где он и кто эта женщина. Было удивительно приятно лежать на мягком диване, отбросив прочь всякие мысли.

Вошла Джан с подносом, на котором стояли чашки с дымящимся кофе и тарелка с тостами, и он встрепенулся, услышав ее оживленный голос:

— А вот и кофе! Быстро, а?

— Кто вы? — спросил Дэвид.

Она поставила поднос на маленький столик, придвинула его к дивану, подтащила к столику табурет.

— И вы нисколечко не догадываетесь? Никаких ассоциаций? — Протягивая ему чашку кофе, опа насмешливо усмехнулась.

— А мне следовало бы догадаться, да? — нерешительно спросил он, словно прося извинения за свой вопрос.

— Я-то на всю жизнь запомнила нашу последнюю встречу, — сказала она, приведя его в еще большее замешательство. — Знаете что, съешьте-ка парочку тостов. Я и сама проголодалась. Трудный выдался день. Даже поесть было некогда.

Она потянулась за тостом, и ее рыжие, отливающие золотом волосы вспыхнули, освещенные неярким светом стоящей позади лампы.

— Вспомнил! — воскликнул Дэвид. — Вы та самая девушка, которая ворвалась ко мне в кабинет вечером накануне моего ухода из «Диспетч».

— Да, это была я, — согласилась она с полным ртом, — а вы мне показались тогда едва ли не самым грубым человеком на свете.

Ее подмывало напомнить ему все, что он наговорил ей в ту ночь, на языке вертелось признание в «тайной страсти», которой пылала она к нему в те первые, тяжкие дни ее работы в газете; но она удержалась — слишком уж велика была разница между им тогдашним и теперешним. Он был так растерян, так жалок, что злобный порыв ее прошел, уступив место состраданию. Да и разговор пора уже кончать: вид у него до крайности утомленный и больной.

— У меня пет сил везти вас сегодня домой, — решительно заметила она. — Допивайте кофе и устраивайтесь здесь, на диване. Да и мне нелишне немного соснуть.

Она собрала чашки на поднос, отметив при этом, что он съел почти все тосты.

— Туалетная комната в конце коридора. Если хватит сил — можете принять горячую ванну. Спокойной ночи, и пусть вас не смущает, что вы остались здесь. Я сама себе хозяйка. Поступаю, как мне заблагорассудится. А поговорить успеем утром.

Дэвид слышал, как опа заперла входную дверь и накинула цепочку. В туалетной комнате он обнаружил на стуле приготовленную для него пижаму. Устоять перед искушением сбросить с себя мокрую грязную одежду, подставить тело под струю горячего душа и влезть в чистую пижаму было выше его сил. Он воспользовался ее предложением, испытывая некоторую неловкость примысли, что принимает дары от той самой девушки, с которой — он не мог того не признать — обошелся когда-то так сурово. Но желание отдохнуть и выспаться взяло верх.

Уже сидя перед зеркалом и листиком розовато-лиловой шелковой бумаги, смоченной в благоухающем лосьоне, снимая с лица остатки косметики, она услышала, как ее гость прошел в ванную. И с удовлетворением прислушалась к шуму воды в ванной комнате, означавшему, что он решил принять душ.

Как забавно! Мысль о стечении обстоятельств, которое давало ей возможность свести старые счеты с Дэвидом Ивенсом, приятно щекотала нервы. Хотя в нынешнем жалком состоянии он вызывал у нее лишь чувство глубокого сострадания. А что, если бы ей удалось убедить его в своем дружеском расположении… что, если бы ей удалось подкормить его, прилично одеть, подыскать работу, которая помогла бы ему вновь обрести чувство собственного достоинства, — может быть, тогда… может быть, он вновь станет для нее столь же привлекательным, как прежде? А она — для него?

Идея показалась заманчивой. Расчесывая волосы, укладывая их красивыми волнами, она смотрела, как вспыхивают в них золотые искры, словно отблеск того пламени, которое горело в ее душе. Она улыбнулась, вспомнив, скольких мужчин поработил их магический огонь. Джан прекрасно понимала, что именно она, эта копна густых, золотисто-рыжих в пору молодости волос, была главным ее козырем в искусстве обольщения мужчин. Она тратила уйму денег, чтобы сохранить этот золотистый цвет, но игра стоила свеч — ее козырь неизменно срабатывал, нужен ли был ей мужчина по деловым соображениям или для развлечения.

Ее любовникам и в голову не приходило, что под ее, по их выражению, «ослепительными волосами» скрывается проницательный, расчетливый ум. Она отнюдь не была неуравновешенна и экзальтированна, как можно было бы предполагать. Конечно, она гордилась своими волосами, но главное — она в совершенстве постигла искусство всегда и во всем использовать их красоту в своих интересах. А использовать ее приходилось постоянно, прежде чем она стала тем, чем сейчас, — добилась независимости и материальной обеспеченности. Что и говорить, немалая заслуга в этом принадлежала Клоду: кто, как не он, пристроил ее в газету и журнал «Герлс», который ныне в значительно большей степени принадлежит ей, чем ему.

В конце концов он ведь укатил в заморское путешествие; как любовница она ему больше не нужна, и ей он не нужен ни как любовник, ни как источник денежных средств.

Сняв с лица косметику, Джан принялась внимательно рассматривать свое лицо в зеркале. Курносое, с мягкими чертами лицо молодой женщины, впрочем, не столь уж и молодой в свои тридцать пять лет; великолепные волосы да пара желто-зеленых глаз, зеленых и блестящих, как ночью у кошки, — вот и все, что могло привлечь к пей взгляд мужчины. Но при желании всегда можно призвать на помощь косметику — положить зеленый тон на веки, приклеить черные выгнутые ресницы, ярко накрасить губы, придать матовую белизну коже — и перед вами обольстительнейшая из сирен.

Хотя мысли ее были неустанно заняты всякого рода планами и расчетами, что, по ее мнению, являлось основой ее успехов и в области журналистики, и в бизнесе, ей не чужды были известная широта характера и щедрость, она охотно предавалась любовным утехам, а порой пускалась и в весьма рискованные gaminerie[Проказы, шалости (франц.).].

«Джан, милая, — доверительно сказала она самой себе, — а что, если стащить старое тряпье Ивенса, запереть его самого в квартире и подержать в заключении до вечера, а после работы принести ему все новое? Вот будет смеху-то!»

Она с удовольствием представила себе, как сыграет такую шутку с человеком, который всегда относился к ней столь высокомерно, и ей ужасно захотелось сделать это. Надо надеяться, ее затея не рассердит его — скорее, убедит в том, что она стремится помочь ему вновь обрести то неколебимое высокомерие, с каким он относился к бездарным молодым девицам. Простит ли он ее? Это не имеет ровно никакого значения. Она сделает ставку на его здравый смысл, а там будь, что будет.