Эти строки всегда приходят мне на ум, когда я плаваю.

— Забывая об акулах?

— Забывая обо всем, — весело крикнула она, — кроме того, что чудесно плыть в открытом море, быть свободной и ни от кого не зависеть!

— Я, возможно, излишне осторожен, — признался Дэвид и рассказал ей, какой страх пережил он здесь однажды, будучи подростком. Он купался в этой самой бухте, за скалистым мысом, и вдруг заметил скользящее рядом с ним большое серое чудище. В следующее мгновение чудище повернулось, обнаружив белое брюхо и острые, как пила, зубы. — Я стал отчаянно бить по воде руками и ногами и завопил что было мочи, — рассмеялся Дэвид, — акула, видно, испугалась не меньше меня и уплыла в море. Но я запомнил этот случай на всю жизнь.

Прошли целые годы с тех пор, как он последний раз загорал у моря на песке, в обществе молодой девушки. Дэвид испытывал некоторую неловкость за свою нетронутую солнцем белую кожу и худые ноги. Впрочем, Шарн едва ли ожидала увидеть античного бога, подумал он. Хотя руки и ноги девушки были совсем темными от загара, тело ее, когда она стягивала с себя свой старенький купальник, сверкнуло белизной. Она куда лучше без одежды, чем в своих плохо сшитых платьях, решил Дэвид. Интересно, зачем она затеяла эту экскурсию? В ее поведении нет кокетства. Значит, не ради того, чтобы обзавестись пожилым поклонником, — скорее, просто решила вовлечь его в круг своих политических интересов, продолжал размышлять он.

Мысли Дэвида вернулись к тем далеким дням, когда Нийл и Роб были еще мальчиками и он приезжал с ними в Блэк-Рок на уик-энд; здесь, среди чайных деревьев, они разбивали палатку. Невдалеке от мыса стояла хижина, где жил рыбак-итальянец, Нино. У него они нанимали лодку на целый день или же отправлялись вместе с ним рыбачить вдоль побережья.

Мальчики научились у Нино «управлять судном в открытом море», как говорил Нийл. Какие то были славные дни, вспоминал Дэвид, дни, проведенные им вместе с сыновьями! Загорелые, окрепшие от морских купании, радостно оживленные, все трое наслаждались привольной жизнью; их увлекало бегство от скучной рутины школьных уроков, учебных занятий, службы. Странно, что он вспомнил мальчиков именно сейчас, когда рядом с ним девушка так на них непохожая — впрочем, она так же страстно увлечена своим делом, как Нийл своей работой в больнице. А Роб… Глубокая печаль овладела Дэвидом.

— Однажды утром я наблюдал здесь чудесное зрелище, — заговорил он, заставив себя встряхнуться и отогнать грустные мысли: ему не хотелось омрачать Шарн удовольствие от прогулки. — Это случилось после сильной грозы, такой сильной, что наша палатка, прикрепленная к чайному дереву, обрушилась на нас. На рассвете мальчики побежали к морю посмотреть, не унесло ли бурей лодку Нино. Вдруг Роб стремглав прибежал обратно.

«Скорей, скорей, папа! — кричал он. — Кораблики! Пино говорит, они редко подплывают к этому берегу. Он никогда не видел их так много сразу!»

Я бросился вслед за ним к берегу. После грозы море и небо были спокойны: серебряная гладь отливала розовым. И из сверкающей дали к берегу плыли они — целая флотилия перламутровых раковин, словно крохотные сказочные ладьи под поднятыми парусами; их щупальца двигались, как весла, и будто гребли к берегу. Они плыли и разбивались о скалы. Песок был усеян обломками перламутровых раковин и тельцами моллюсков: молочно-опаловые, переливчато-розовые, розовато-лиловые и голубые, они напоминали маленьких спрутов.

— О, — огорченно воскликнула Шарн, — как это жестоко! Такие красивые и такие беспомощные создания!

— Но ведь то же случается и с людьми: они так же гибнут в жизненных бурях! — насмешливо пробормотал Дэвид. — Разве вы можете помешать этому, Шарн?

— Вы имеете в виду грозы, молнии, землетрясения и циклоны — так называемые стихийные бедствия — да? К чему говорить об этом! — с возмущением ответила девушка. — Вы знаете не хуже меня, что тут люди бессильны. По в мире существует много бессмысленной жестокости — впустую растраченные, трагически сложившиеся жизни, — многое такое, что можно было бы предотвратить, не правда ли, Дэвид? Да и вас не тревожили бы атомные бомбы и война, если бы вы сами не испытывали сострадания к людям.

— Вы правы, — признался Дэвид, пристыженный справедливым упреком.

Они шли к станции по тропинке, огибавшей скалы, через рощу чайных деревьев, и Дэвид с интересом следил за тем, как мгновенно переходит она от страстных обвинений расизма, антисемитизма, фашизма и дискриминации аборигенов к восхищению природой, радостно восклицая при виде моря, сверкавшего в просветах между деревьями. Время от времени она в детском восторге останавливалась перед изогнутыми стволами чайных деревьев, которые, столетиями сопротивляясь натиску ветра, казалось, застыли в мучительной агонии, с отчаянием и мольбой простирая к небу свои искривленные сучья. Размяв в пальцах крохотные округлые листочки, сорванные с густых ветвей, бросавших на землю глубокую тень, она жадно вдохнула их терпкий аромат.

— Это дыхание деревьев, Дэвид! — воскликнула она. — В этом есть что-то древнее и бессмертное! Как чудесна эта чаща! Видели ли вы ее в цвету? Дивная, снежно-белая гирлянда вокруг залива, кое-где тронутая розовым!

И затем снова обрушилась на социальную систему, которая, притязая на свободу и демократию, охраняет право меньшинства на власть и богатство, в то же время обрекая миллионы рабочих на нищету и страх безработицы. По вине этой социальной системы погибло в войнах нашего столетия девяносто миллионов человек!

— Все это я знаю! — Дэвид с досадой отмахнулся от назойливо кружившей мухи. — Но большинство людей, по-видимому, удовлетворены этой системой.

— Их запугали и заставили подчиниться.

— А вы знаете поговорку: народ имеет то правительство, которого заслуживает?

— Порой я сомневаюсь — на чьей вы стороне, Дэвид, — сурово сказала Шарн. — Кто вы — просто любитель от нечего делать или вас действительно тревожит несправедливость и угнетение?

— О, я всегда на стороне тех, кому нравится быть угнетенными, — беспечно ответил он. — У меня впечатление, что очень многие не против этого.

— Вы не хотите видеть истинной причины людских бед и страданий, — сказала Шарн. — Вы, как врач-шарлатан, довольствуетесь внешними симптомами болезни. И не хотите утруждать себя поисками настоящей причины недуга. Мифф говорит, что вы слишком большой индивидуалист, чтобы стать когда-нибудь хорошим коммунистом.

— Да, она так считает? — Дэвид бросил на Шарн веселый взгляд. — А что это значит — индивидуалист?

— Это значит, — серьезно пояснила Шарн, — что вы ставите свое личное мнение выше мнения других людей, пусть даже лучше осведомленных и более дальновидных.

— Если вы не придаете никакого значения личному мнению, — заметил Дэвид, — то почему же вас так беспокоит мое?

— Я как раз придаю личному мнению большое значение, — возразила Шарн, — но я легко допускаю, что, исходя из одних и тех же общих принципов, люди могут прийти к самым различным выводам по ряду вопросов. И я но берусь утверждать, что мое мнение самое правильное.

— Решение большинства! — насмешливо сказал Дэвид. — Партийная дисциплина и все такое! Нет, я но могу согласиться с решением большинства, если уверен, что моя точка зрения является здравой и разумной.

— Но как же вы можете быть уверены, что располагаете всеми фактами и понимаете диалектику событий настолько, чтобы судить — правы вы или нет?

— А я пытаюсь разобраться в путанице, которая называется международной политикой, и понять, что тут может быть сделано. И я не хочу быть связанным ни одной теорией при решении этого вопроса. Меня могут убедить только мои собственные знания и опыт.

— Боже мой, — вздохнула Шарн, — а я разделяю чувства Луи Арагона. Вы помните, как он писал о своей родине и партии?