Через четверть часа, сидя за чайным столом, он при всех спокойно спрашивал меня: «Когда же я получу реванш? Имейте в виду, Катенька, что я уезжаю до обеда». — «Да хоть сейчас», — смущенно говорила я и, счастливая, шла в биллиардную, где, я знала, как и он, никого не было. Я ходила вокруг биллиарда с кием в руках, рассеянно толкая шары, он ходил за мной и шептал: «На этот раз я выиграл, согласитесь, моя умница, моя Галатея» (так он меня называл почему-то). «Еще неизвестно», «мы увидим», — какими-то словами без всякого смысла отвечала я ему дрожащим голосом, толкая шары, стараясь казаться равнодушной, чувствуя себя совершенно в его власти.
«Когда вы приедете? Приезжайте скорее», — говорила я, стараясь скрыть волнение, в которое меня всегда повергал его отъезда. Он спокойно, прощаясь со мной, при других говорил хозяину: «Послезавтра заеду к вам по дороге в город». «Ха-ха-ха, — хохотал Алексей Владимирович, — по дороге сделает двадцать верст крюку. Для кого это только? Вы не знаете, Катенька?» Я краснела до корней волос и никогда не находила, что ответить.
Нина Васильевна очень не одобряла явное ухаживание Сергея Ивановича и, конечно, видела и мое увлечение им. «Лэля страдает и ревнует, не поощряй его, Катя, умоляю тебя, — заговорила, наконец, она первая со мной. — Он влюблен в тебя. Что ж это будет? Если это серьезно, это будет общее несчастье. Ты же не можешь отвечать ему, женатому. Ты не захочешь разрушить их семейную жизнь?» Я молчала в страшном смущении. Я сама не знала, что со мной, что за чувство владело мною. В его отсутствие я возмущалась собой, стыдилась себя, но стоило ему появиться, все мои добрые намерения отдалиться от него исчезали, я была в его власти, и никто и ничто не существовали для меня, кроме него. Я была в страшном смятении. Не знала, что думать, не знала, как быть. Только ждала его. Вот он приедет, и все решится.
И вот однажды в Борщне был праздник. Съехалось много гостей, приехал и Сергей Иванович с женой еще накануне. К общему удивлению, он не сел играть в карты, как обыкновенно, пребывал все время с молодежью. Когда бы я ни взглядывала на него, я встречала упорный взгляд его черных глаз, которые он не отводил от меня. Он много танцевал в этот вечер со мной, в вальсе так крепко обнимал и прижимал меня к себе, что делалось страшно. Между танцами ходили по темным аллеям сада. Сергей Иванович, взяв под руки меня и свою племянницу, увел нас в чащу парка, затем вдруг сказал: «Я забыл свои сигары, сбегай, Варенька, принеси, они у меня в пальто на вешалке». И не успела Варя отойти от нас, как он схватил меня в объятия и, крепко сжимая меня, запрокинул мне голову, впиваясь губами в мой рот. Меня пронзила жгучая и сладостная боль до самой глубины моего существа. Я слабо пыталась оттолкнуть его. И не могла. Я, верно, потеряла сознание на минуту. Я не могла открыть глаза, шевельнуть пальцем. Но все же я чувствовала, что Сергей Иванович, страшно взволнованный, потащил меня на садовую скамейку, я слышала, как он послал Варю, вернувшуюся с сигарами, за Ниной Васильевной. Когда я совсем опомнилась, рядом со мной сидела Нина Васильевна и нежно гладила мне голову. «Что с тобой, что с тобой, Катя?» — спрашивала она встревоженно. «Ничего, у меня закружилась голова», — с усилием выговорила я. Где он? Что он? — была моя первая мысль. Я не видела его, но чувствовала, что он близко, я была в магическом круге очарования. Надо выйти из него. «Пойдем домой», — сказала я Нине Васильевне и с усилием встала. Теперь я увидела огонек его сигары и услышала его прерывистое дыхание. Он стоял за мной и молчал. Когда я встала, он сделал шаг ко мне. «Нет, нет, — вскричала я, — я сама, я одна», — и пошла, взяв под руку Нину Васильевну. Я была как во сне, мне трудно было говорить, и, правда, я зевала, как будто только что проснулась.
Я тотчас же легла, вернувшись в свою комнату, и тотчас же заснула. И спала как мертвая.
Проснувшись утром, я не сразу вспомнила, что вчера было. Но вспомнив, пришла в неописуемый ужас. Он целовал меня, и я не оттолкнула его, не ушла от него, Боже мой, что он обо мне подумал! Чувство стыда, никогда не испытанного мной, терзало меня нестерпимо. Что теперь будет? Как я покажусь на глаза людям, что я скажу Нине Васильевне? Никто еще не знает… А он? Что он подумал? Он не будет меня больше уважать. «Моя святыня» — как он меня называл. Хороша «святыня»! Я навсегда упала в его глазах. Что мне делать, что дальше будет…
Я не могла решиться выйти из своей комнаты. Я сказалась больной. Лежала со спущенными шторами и стонала от душевной муки. Если я виновата, то и он тоже. Он даже больше меня, он мужчина, он старше, он не должен был, он оскорбил меня… Так думала я, и совершенно искренне. Но в самой-самой глубине души я знала, что он не обнял бы меня, не поцеловал бы меня, если бы я этого действительно не хотела. «Я отдалась ему», — вдруг пришло мне в голову. Это слово я впервые поняла во всем его значении. Я принадлежу ему, женатому, семейному. Я умирала от стыда и ужаса. Что теперь будет? Мы никогда с ним не увидимся. Я говорила себе это словами, а в душе было одно неудержимое желание — увидеть его хоть на минуточку, увидеть, как он посмотрит на меня, что мне скажет. Но я не решалась выйти, я не могла увидеть его при других. Боже мой, что делать, что делать!
Я спросила сестру Машу, что делается в доме, где гости? «Разъезжаются», — ответила Маша и прибавила, что Лэля (жена Сергея Ивановича) хочет непременно проститься со мной. Нет, нет! Ее я не могла видеть! Я завернулась с головой в одеяло и застонала от непритворной боли.
Прошло несколько часов. Мне принесли завтрак в постель. Я была очень голодна, но было неловко показать это. Нина Васильевна заставляла меня есть. «При мигрени это помогает», — говорила она, стараясь не глядеть на меня. Я со слезами сказала, целуя ей руки, что сейчас не могу говорить… «И не надо, не надо, если тебе легче молчать».
Из своей комнаты я слышала, как подавали экипажи к крыльцу. Я встала тихонько и пробралась в детскую, где видно было крыльцо. Как раз подавали его серую тройку. Его жена, в пальто и шляпке, вертелась во все стороны, искала глазами мужа и звала его. Он вышел на крыльцо с Ниной Васильевной, склонился перед ней низко, целуя ее руки, затем, приподняв шляпу, сделал общий поклон, мрачный и бледный, без обыкновенных своих шуток, сел в коляску, в которой уже поместилась его жена.
Огибая дом, коляска проехала под моим окном, я видела, как внимательно он смотрел во все окна. «Он ищет меня», — подумала я радостно и всем существом своим потянулась к нему. Еле сдерживая рыдания, сотрясавшие меня, я побежала вниз спрятаться в своей комнате.
На другой день, когда я утром вышла к чаю, меня все спрашивали, что такое со мной было вчера? «Мигрень», — врала я, краснея. Алексей Владимирович подсел ко мне и посмеиваясь сказал вполголоса: «Какое странное совпадение, у Сергея Ивановича вчера тоже была мигрень, он до утра ходил по саду и выкурил все сигареты, но, видимо, не помогло. Не знаете ли вы, Катенька, что такое с ним?» Я мучительно краснела, но не нашлась сказать ни слова.
Нина Васильевна ждала, что я заговорю с ней. Но я не могла — с ней меньше, чем с кем-нибудь. Если бы я ее послушалась, не сближалась бы с Сергеем Ивановичем, ничего бы не было. Но… но, как это ни странно, я не жалела, что это было, только ни себе, ни тем более кому бы то ни было другому не могла в этом признаться. Я искренне каялась, негодовала на себя, презирала, но в душе радовалась, да, я радовалась, что это было.
«Завтра приедет Сергей Иванович один. Он мне сказал, что ему надо поговорить с тобой наедине», — сказала Нина Васильевна, улучив минутку, когда мы были одни. Меня охватила безумная радость. Больше всего я боялась, что не увижу его, что он не захочет меня видеть… Завтра все объяснится с первых же его слов. И может быть, вчерашнее совсем не так ужасно и стыдно, как мне казалось.
Я молчала, в первый раз в жизни молчала с Ниной Васильевной и своим молчанием лгала ей. Значит, это очень дурно, раз я ей не могу сказать об этом.
