Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Эти мгновенные его превращения ужасали не одну меня, а всех, кто при них присутствовал. Ясно было, что это недуг. Но никто не мог мне объяснить его. Я обращалась ко многим врачам, невропатологам, психиатрам. Доктор Россолимо, с которым Бальмонт дружил, так же как (через несколько лет) и психиатр Ф. Рыбаков, объясняли состояние Бальмонта наследственным алкоголизмом (которого, кстати сказать, не было в семье Бальмонтов). Оба эти врача предлагали лечение внушением, гипнозом, которое они применяли к Бальмонту безрезультатно. Доктор Россолимо читал публичные лекции о Гофмане, Эдгаре По и Бальмонте и объяснял их фантастичность, декадентство и вообще всю «упадочную литературу» и у нас, и на Западе вырождением этих писателей на почве их наследственного алкоголизма… Бальмонт присутствовал на такой лекции Россолимо, много смеялся, но не пошел к нему ужинать после лекции, несмотря на усиленное приглашение.

Бальмонт советовался с врачами только по моим настойчивым просьбам. Сам он им не верил и смеялся над ними. В Париже я, помню, умоляла Бальмонта показаться одному знакомому психиатру, лечившему Мопассана и других известных писателей и художников, фото которых лежали у него на столе в приемной с лестными для доктора надписями.

Нам удалось попасть к этой знаменитости с большим трудом, через общих знакомых. Профессор осмотрел довольно небрежно Бальмонта, нашел, что у него прекрасное здоровье, что он очень уравновешен от природы, о чем свидетельствовал, по его мнению, его почерк. Он с любопытством рассматривал ровные, как напечатанные, стихотворные строчки в его записной книжке. А мне, выходя из кабинета, сказал маленькую речь о том, что у поэтов бывает повышенная чувствительность, что возбуждение от вина у разных людей принимает разные формы, советовал Бальмонту делать гимнастику, прописал ему какие-то успокоительные капли…

«Ну, ты убедилась, что это такой же идиот, как все другие? — сказал Бальмонт. — Как жаль сорок франков!»

Я убеждалась все больше, что никто не понимает болезни Бальмонта. Его опьянение совсем не походило на опьянение других людей. Оно больше было похоже на безумие. И это было страшнее всего.

Я уже отчаивалась найти способ помочь Бальмонту, когда встретила своего старого друга, доктора Никиту Сергеевича Тандова, который знал Бальмонта и очень был к нему расположен. Он первый сказал мне, судя по моему описанию бальмонтовских состояний, что у Бальмонта определенная и серьезная болезнь (что-то вроде идиосинкразии), он назвал ее мне, но я не помню точно как. «Для Бальмонта вино — яд, — сказал Тандов, — он никогда выносить его не будет, и, если вовремя не принять меры, он погибнет от него. Ему не нужно никакого лечения — ни внушений, ни гипноза. Надо только одно: не пить вина никакого, никогда. Если Бальмонт это поймет и у него хватит воли отказаться от вина — он будет здоров». Тандов говорил это и Бальмонту, который в то время брал у него души в водолечебнице.

В ранней молодости Бальмонт относился к вину с восторгом, как к божественному дару, источнику силы и вдохновения и воспевал ему хвалы. Ужасное действие вина на себя, которое с каждым годом становилось зловреднее, он истолковывал различными случайными причинами: неприятностями, нервным переутомлением, расстройством…

Правда, что по природе своей Бальмонт был исключительно нервен и впечатлителен. Он неудержимо отдавался своим чувствам, не желая, да и не умея ими владеть. К вину он прибегал всегда, когда у него были огорчения или неприятности, и в нем искал забвения.

Летом, когда он жил на природе, его не тянуло к вину. А если случалось выпить в мирной, спокойной обстановке — опьянение было легкое, длилось недолго, но всегда вызывало в нем не свойственные ему черты раздражения, злобности, враждебности к близким. Во мне его раздражало, что я никогда не пила вина и его воздерживала от него. И если между нами бывали ссоры и недоразумения, то только на этой почве.

Когда через полтора года нашего брака я смертельно заболела заражением крови и пролежала семь месяцев между жизнью и смертью, Бальмонт не выдержал этого напряжения и стал пить. Это было в Париже, я лежала дома в американском пансионе, ко мне съехались из России родные и близкие прощаться, так как каждый день я могла умереть, у меня была температура 41°, и я была все время почти без сознания. У Бальмонта не было близких друзей, работать он не мог, он уходил в кафе и там пропадал.

Когда я поправилась и наша жизнь потекла опять нормально, его «отпадения», как это у нас называлось, случались редко, раз в три-четыре месяца. И всегда, когда нарушалась его спокойная жизнь: во время моих вторых родов (была опасность, что я заболею, как в первый раз); после того, как у нас был обыск и ему грозил арест; после объявления ему высылки на два года из столичных городов; при всех чрезвычайных обстоятельствах, вызывавших в нем волнение.

Но постепенно его отношение к таким состояниям менялось. Он уже соглашался со мной, что вино ему ничего не дает, что он не выносит алкоголя, что все это от него. Но признавал это еще с некоторыми оговорками: «Смотря по тому, какое вино я пью: когда однородное, то ничего, одну мадеру, например, одно красное». При этом он как-то по-детски называл марку вина, которое на него хорошо действует. Он любил себя выдавать за знатока вин, но я много раз имела случай убедиться, что он мало понимал толк в винах.

Так, однажды в Париже один наш знакомый угощал нас ужином у «Максима». Он спросил Бальмонта, какое вино он предпочитает: красное, бордо или бургонь, бургундское. Когда гарсон принял заказ и пошел, Бальмонт закричал ему вслед: «Et bien chauffé, s’il vous plaît!» [143] Гарсон в недоумении остановился: «Chauffé? Du Bourgogne?» [144] Наш знакомый объяснил Бальмонту, что греют только бордо, бургундское пьют холодным.

Я думаю, Бальмонту нравилось то или другое вино, смотря по тому, в чьем обществе и в какой обстановке он его пил. Или какое название оно носило; если какое-нибудь пышное испанское, вроде «Амонтильядо», то, конечно, это было его любимое.

Крепкие вина, водка, абсент мгновенно лишали его рассудка. Но никакой сорт, никакое количество выпитого вина не сваливало его с ног. Напротив, чем крепче было вино, тем сильнее оно возбуждало и вызывало его на активность. Он не мог сидеть, тем более лежать, ему необходимо было двигаться. И он ходил день и ночь напролет, когда был в таком состоянии возбуждения. Раз он пришел к нам на дачу за 25 верст от Москвы пешком, не присаживаясь, не отдыхая, он отрезвел, но почти не устал.

Вообще, физически Бальмонт был необычайно силен и вынослив, несмотря на то, что он так много сидел за письменным столом над книгами. Он никогда не читал лежа, берег свои слабые глаза. Мускульная сила его рук была так велика, что никто не мог его побороть, когда он состязался с кем-нибудь. Однажды он поставил на колени перед собой офицера-спортсмена, с насмешкой принявшего его вызов при многочисленной публике, отнесшейся вначале тоже с явным недоверием к этому выскочке-штатскому.

Когда Бальмонт был в состоянии опьянения, он ходил страшно быстро, почти бежал, не качаясь, не падая. За ним невозможно было угнаться. Для него не существовало препятствий: он перелезал через заборы, через кучи снега, переходил через рельсы перед самым паровозом, переходил улицы при самом большом движении экипажей. Он не ощущал в такое время ни холода, ни жары. С него раз ночью воры сняли шубу (зимой 1905 года), и он продолжал сидеть на бульваре в сильный мороз, пока его не забрали в участок. В другой раз — за границей, осенью, в ноябре, он долго плавал в страшно холодной воде в океане. Но согревшись дома в постели, он встал через несколько часов совершенно здоровым.

Бальмонт никогда не болел серьезно, никогда не лечился. У него была только одна «унизительная» болезнь, как он ее называл, — флюс. Он очень страдал, когда у него распухала щека, тогда он запирался у себя в комнате и никому не показывался. Но он ни за что не хотел пойти к зубному врачу. Один раз я его уговорила, и мы пошли, но когда врач открыл дверь, и он увидел там куски окровавленной ваты, он повернулся и убежал на улицу, оставив свою шляпу в передней. Тогда я села в кресло и притворилась, что мне нужна его помощь.

вернуться

143

И хорошо подогретое, пожалуйста! (фр.).

вернуться

144

Подогретое? Бургундское? (фр.).

108
{"b":"200372","o":1}