Есенин уехал с Айседорой Дункан в мае 1922 г., а вернулся в августе 1923. Следовательно, его не было ни на «мальчишнике», ни на свадьбе Мариенгофа. Это знали все, забыть это Мариенгоф не мог. Ну, допустим, это мелочь. Дальше — больше. По Мариенгофу:

«К отцу, к матери, к сестрам (обретавшимся тогда в селе Константинове Рязанской губернии) относился Есенин с отдышкой от самого живота, как от тяжелой клади.

Денег в деревню посылал мало, скупо, и всегда при этом злясь и ворча. Никогда по своему почину, а только после настойчивых писем, жалоб и уговоров (…) начинал советоваться, как быть с сестрами — брать в Москву учиться или нет (…) Может быть, и насовсем оставить в деревне (…), мало-де радости трепать юбки по панелям и делать аборты.

— Пусть уж лучше хлев чистят да детей рожают.

(…) Сестер же своих не хотел везти в город, чтобы, став «барышнями», они не обобычнили его фигуры. Для цилиндра, смокинга и черной крылатки (о которых тогда уже он мечтал) каким превосходным контрастом должен был послужить зипун и цветистый ситцевый платок на сестрах, корявая соха отца и матери подойник».

Напомню, что во всех письмах из-за границы Есенин просил Анатолия помочь материально Кате, которая жила и училась в Москве и была на иждивении Сергея. Помочь ей сам не мог по условиям того времени. Очень беспокоился о сестре. Но ни разу Мариенгоф не откликнулся на просьбу друга. После отъезда Сергея ей перестали давать и ту долю, которая причиталась от «Стойла Пегаса». Собственно говоря, еще и по этой причине началось между ними охлаждение.

Как уверяет Илья Шнейдер, в «нашумевшем «Романе без вранья» единственный верно описанный Анатолием Мариенгофом эпизод из эпопеи Дункан-Есенин, это их первоначальное знакомство».

Похоже, что это правда, потому что многократно подтверждается фактами. Но после всего вранья, даже когда Мариенгоф хочет сказать что-то доброе и хорошее, ему не веришь. Вот отрывок из главы «Сын» (в сокращении):

«Никритина забрюхатела. А камерный театр собирался в за-граничную поездку…

Александр Яковлевич Таиров, косясь на ее округлость, столь для него антиэстетическую, искренне возмущался:

— Театр едет на гастроли в столицы мира, а вы рожать вздумали! Что это за отношение к театру? Актриса вы или не актриса?

А Изадора Дункан нри каждой встрече нежно гладила Никритину по брюшку:

— Это чудно! Я буду обожать вашего малютку. Я буду ему бабушка.

— А вот Таиров ругает мою обезьянку.

— У него очень маленькое сердце! — сказала Изадора. — (…) Один ребенок Никритиной — это больше, чем весь камерный театр».

Есенин звал Анну Борисовну Никритину Мартышкой, Обезьянкой (Мартышон). Так называет ее и Анатолий Мариенгоф в «Романе без вранья».

Факты свидетельствуют: сын у Никритиной родился 10 июля 1923 года. Есенин и Дункан уехали 10 мая 1922 года, т. е. более года отсутствовали. Если Айседора до отъезда «нежно гладила по брюшку», то хочется посочувствовать бедной Анне Борисовне. Сколько же ты носила своего первенца — полтора или два года?!

Вся эта сцена выдумана от начала до конца. Мариенгофа совсем не смущает даже такая подтасовка фактов, которую любой читатель легко может проверить: Камерный театр Таирова уезжал на гастроли в конце лета, то есть после рождения Кира. Но Никритина сама отказалась ехать, объясняя это тем, что Таиров, якобы, не согласился взять визу на Мариенгофа.

Успокаивая жену, Мариенгоф сказал:

— Ничего, не огорчайся, дорогая! Роди мне сына, а в Европу я тебя повезу в будущем году.

И возил. И в 1924, и в 1925, и 1927 гг. Заграницу надо было заслужить. И служил он новым господам, которые именовали себя товарищами. Так и слышишь «за кулисами» голос хозяев: «Нет, Анатолий Борисович, за границу мы вас на пустим. Сейчас вы здесь нужны. Есенин возвращается, он теперь вдвойне опаснее стал. За ним глаз да глаз нужен. Нам надо знать, чем он дышит, над чем работает, где свои антисоветские поэмы печатать собирается. Их нельзя допускать к читателю. А за границу мы вас с женой в будущем году непременно отправим». Так и было. Из шести подготовленных Есениным за рубежом сборников ни один не появился в печати в 1923 году. О поэмах «Страна негодяев» и «Черный человек» и говорить не приходится: поэмы при жизни Есенина опубликованы не были.

Так новая власть учила непокорного поэта.

Порывая с имажинистами, Есенин в письме Мариенгофу предрекал: «Тебя ветром задует в литературе». И был прав. Мариенгоф забыт был еще при жизни.

В воспоминаниях «Последний имажинист» Рюрик Ивнев рассказывает:

«Позже Мариенгоф написал несколько пьес. Но ему поразительно не везло. Если даже какая-нибудь пьеса и была принята, то через некоторое время ее запрещал репертком. Так было и с пьесой «Наследный принц». Самым тяжелым в жизни Мариенгофа была потеря сына. Это было в Ленинграде, куда он переселился в 30-е годы. Мальчик, наслушавшись о самоубийстве Есенина, не по летам развитой, умный и талантливый, вдруг неожиданно, без всяких тому поводов, повесился. Это произвело очень тяжкое впечатление как на А. Никритину, так и на Анатолия, и долгое время было очень трудно говорить с ними об этом».

Есенин любил детей. Новорожденного Кира (Кирилла) встретил как родного, хотел стать его крестным отцом. Пообещал: купель будет из шампанского, а вместо псалмов и молитв он напишет по такому случаю цикл стихотворений.

К сожалению, этому не суждено было осуществиться.

Умный, не по годам развитой, в 16 лет написавший драму «Робеспьер», Кир не мог не понять закулисную интригу заговора против Есенина и неблаговидную роль самого дорогого ему человека — отца и друга. И произошла катастрофа. Катастрофа, которой могло не быть, если бы отец и сын объяснились своевременно. Разве дело в них, в имажинистах, обвиненных Борисом Лавреневым в статье «Казненный дегенератами»? Они были только послушным орудием в других руках и сыграли свою гнусную роль. Но Есенин знал, кому служили все имажинисты. И хотя порвал с ними и вышел из объединения, он первым протянул руку Мариенгофу. Пусть это было формальное примирение, но оно было.

Общеизвестен отзыв С.Т. Коненкова на вышедший роман Мариенгофа «Роман без вранья». Сергей Тимофеевич назвал его «Романом вранья».

Недавно опубликована статья Ф. Раскольникова, в которой есть такие строки: «Вскоре после самоубийства Есенина Мариенгоф написал о нем «Роман без вранья». Ленинградское отделение Госиздата попросило меня написать предисловие. Я прочел рукопись, но от предисловия отказался. Мне показалось, что это не «Роман без вранья», а вранье без романа».

«Роман без вранья» стал нарицательным явлением советской литературы — дань времени, где господствовала наглая, бесстыдная ложь. Это литературный памятник гнусности и подлости. Вспоминает Илья Шнейдер:

«Много написали и наговорили о Есенине — и творил-то он пьяный, и стихи лились будто бы из-под пера без помарок, без труда и раздумий. Все это неверно. Никогда ни одного стихотворения в нетрезвом виде Есенин не написал».

Августа Миклашевская: «Читая «Роман без вранья» Мариенгофа, я подумала, что каждый случай в жизни, каждый поступок, каждую мысль можно преподнести в искаженном виде».

До какой низости, подлости, гадости и цинизма мог опуститься человек. И почему? Зависть руководила им или что-то другое?

Мариенгофа осудили все, и все от него отошли. Он остался в полном одиночестве. Любил только жену и сына. Привязанностей больше никаких, разве только писательское дело. Но печатали его исключительно мало. В книге он пишет, что любил Василия Ивановича Качалова (Шверубовича), но и здесь, верный себе, не удержался от злопыхательства. О таких людях говорят: Бог ему судья! Но осудил его самый близкий и дорогой для него человек, осудил сын. Осудил и ушел от него навсегда! Ушел к Есенину.