Стремительно вернувшись ко мне, она с силой вцепилась в ошейник, будто хотела его сломать.

— Э-э! — закричал я испуганно. — Рванёт ведь!

— Не бойся, не рванёт, — ответила она спокойно.

Пискнуло. Я зажмурился… Всё…

Не всё? Я открыл сначала один глаз, потом второй. Вроде жив ещё, и голова на плечах. Под нажимом пальцев Авроры в ошейнике что-то щёлкнуло.

— Всё, он выведен из строя.

— Точно? — спросил я хрипло.

Аврора улыбнулась и взялась за пульт на руке лейтенанта. Хоть я и был мало чувствителен к холоду, меня мигом обдало ледяной волной. Кнопка… Палец Авроры нажимал её, но ошейник не реагировал.

— Ээ… ни у кого валидола не найдётся?.. — пробормотал я, держась за сердце.

Аврора похлопала меня по плечу.

— Всё нормально, Дэн.

Ночь, лес, палатка на снегу. В багажнике у нас было всё для ночёвки под открытым небом, в том числе и спальные мешки с подогревом. Аврора чудесным образом укротила напавших на нас хищниц и заставила их отогнать нашу пострадавшую машину в автосервис для ремонта дверец.

Моей кураторше приходилось очень туго: она лежала в спальном мешке бледная, как покойник, с блестящим от пота лбом и ввалившимися глазами, окружёнными голубыми тенями. Хоть все её раны Аврора залечила, в её организме происходили изменения, которые остановить было уже нельзя. Изредка она открывала глаза и стонала, и Аврора успокаивала её:

— Потерпи, Злата. Это не будет длиться бесконечно. Скоро всё завершится.

Лейтенант как будто заснула, и Аврора жестом пригласила меня выйти из палатки.

Над верхушками сосен мерцали звёзды, зимнее лесное царство было погружено в ночной покой. Я полез за сигаретами, но пачка оказалась пустой. Вспомнив, что в мотеле я выкурил последнюю, я поморщился. Аврора протянула мне свои:

— Угощайся.

Мы закурили. Я нарушил морозную тишину первым:

— И как нам быть дальше?

— Предлагаю вам продолжать выполнение вашего задания, — сказала Аврора. — Но оповещать об обнаружении хищников не только ваше начальство, но и нас — точнее, сначала нас, потом их, с достаточным промежутком времени, чтобы нам успеть что-то предпринять. А мы уж как-нибудь разберёмся. К самим хищникам соваться и предупреждать их, чтобы уходили, не нужно: за вами могут следить. Точнее, будут следить — сейчас, после вашего длительного отсутствия на связи. В общем, вы работаете, как обычно, но… с небольшим нюансом.

— Вербуешь нас в двойные агенты? — усмехнулся я.

— Что-то вроде того. О том, что Злата обратилась в хищника, докладывать командованию пока не нужно.

— Хм… А как быть с кровью? Она ведь понадобится нам уже в двойном объёме. Они могут что-то заподозрить.

— Мы поможем.

— А когда нас раскусят? Рано или поздно это случится.

— Мы обеспечим вам отход на нашу сторону. У нас вас примут, обещаю.

— Несмотря на то, что я «предатель»?

Её рука снова легла мне на плечо, глаза в темноте мерцали ясными голубыми звёздочками.

— Ты в тисках обстоятельств, Дэн. Понять тебя можно. А если вы будете сотрудничать с нами, вам это зачтётся. Даю слово.

Едва она сказала «даю слово», я уже верил. Я сам не мог себя понять. Я уже был готов присягнуть ей на верность и знал, что она тоже не подведёт. Откуда? А вот поди разбери…

— И сколько мы будем так… работать? — спросил я.

— Сколько поработается, столько и будете. Точная информация от вас будет нам очень полезной. У нас есть, конечно, свои способы, но уточнение никогда не бывает лишним. Но конец один — вы уходите к нам. С людьми вам больше делать нечего. Ну, как?

Для приличия я потянул молчание, сдерживая готовое вырваться «да». Смешно, конечно, что я так ломался… Как девчонка на первом свидании.

— Я-то, может, и согласен… А как будет с лейтенантом, не знаю. За неё не могу отвечать.

Аврора вздохнула.

— А ей никуда не деться… Грустно это всё, конечно. Но действительно — никуда. Не думаю, что она побежит к своим. Вы теперь как нитка и иголка.

Видимо, я был иголкой, а моя нитка в палатке опять начала стонать и ворочаться, обливаясь потом: её бросило в жар. Выглядела она, скажем прямо, неважно. Осунулась, побледнела, вокруг глаз залегла голубизна. Бедняга… Свои мучения я хорошо помнил, а потому представлял, каково ей сейчас было. Я присел возле неё и наблюдал, как скатывались капельки пота по её бумажно-белому лбу. Где-то были салфетки… Порывшись в сумке, я их нашёл и, достав одну, промокнул ей лицо. Она открыла глаза — мутные, невменяемые.

— Ничего, ничего, — сказал я. — Прорвёмся, золотце.

— Я для тебя — товарищ лейтенант, — шевельнулись её бескровные губы.

Я усмехнулся.

— Всё, товарищ лейтенант, со званиями покончено. Для нас обоих.

Они всюду, со всех сторон. Хлопанье их крыльев, адские пасти и глаза. Их когти рвут жёлтые стены и жёлтое небо… почему так тесно? Почему мир ограничен стенами, сходящимися вверху острым углом? Почему мои ноги не могут выпутаться из тесноты этого мира?

Стекло, разбитое их кулаками, врезается в лопатки, скребёт в горле. Сердце замерло в сжатом положении и не может вытолкнуть густую, как повидло, кровь… в пакетах в сумке, полить ею макароны, мерзкий кетчуп. Заслуженная еда.

Куда деться от их крыльев, от скалящихся пастей, от царапающих когтей и терзающих клыков? Холодный ствол, снять с предохранителя. Расстегнуться на свободу, выползти из кокона, из плена жёлтых стен на белый холодный снег… слепящий, яркий, невыносимый, с расплывающимся на нём чёрным силуэтом с рыжей головой.

Коричневые стволы. Зелёные иголки. В ушах — звук крыльев.

— Ну, и куда ты выползла?

Чёрные высокие ботинки перед моим лицом. Ноги в чёрных брюках с серебристыми молниями. Руки в карманах.

— А стрелять в кого собралась? Нет тут никого.

Пальцы ложатся на ствол, надавливают и опускают его вниз.

— Не надо в меня целиться. Хотя… Сколько пальцев видишь?

Веер из пальцев расплывается перед глазами.

— Шесть… Во… восемь.

— У, нет… Не попадёшь, — усмехается он. — Ты сейчас свою задницу обеими руками нащупать не сможешь, не то что в кого-то попасть. Ну-ка…

Снова жёлтые стены, сходящиеся вверху. Только что был снег — и опять кокон. Не хочу… Не хочу кокон! Ноги и мысли в нём путаются, и руки скованы. Но тепло. В этом узком мире — только я и он, в чёрном, с рыжей головой и бледным лицом. Ресницы светлые, как инеем покрытые.

Жёлтые стены — это палатка, а кокон — спальный мешок. Мы в лесу, и мне очень плохо. Как будто я отравилась. Шарю в поисках пистолета… Его нет. Наверно, этот рыжий хищник стащил. Всё, с меня хватит! Нажимаю кнопку. Фу… Где бы он сейчас ни был, его башка взлетела на воздух. И пошло оно всё… Достало.

Шаги по снегу… Это он? Как он может ходить без головы?!

Нет… Вот она, его голова — просунулась в палатку. Причёска называется «ударило током».

— Ты же должен быть… уже дохлым. — Что это с моим голосом? Его еле слышно.

Хищник усмехается, сев на расстеленный рядом пустой мешок. Высокий и гибкий, как лиана, а руки длинные, как у орангутана.

— А-а, ты кнопку нажала? Не работает ошейничек, не старайся. Твоё раздолбайское начальство, посылая тебя на это задание, даже не задумалось о том, что тебе делать в случае, если он выйдет из строя.

— То есть как это… выйдет из строя? Он должен взрываться при попытке его сломать! — Я всё шарю в поисках пистолета, но его нет ни внутри моего мешка, ни в палатке… Чёрт, тошнит-то как… Почему мне так плохо?

Голова кружится, и я без сил ложусь. В ушах звенит на разные лады, стены палатки плывут вокруг меня. Хищник смотрит на меня сочувственно.