В гости к Никите я отправилась без оружия, хоть это и было в какой-то мере рискованно. Но я решила не пугать его маму — хватит с неё и того, что мы собирались ей сказать.

Мы уселись к столу.

— Никитушка, ты — в отпуск, или как? — спрашивала между тем Любовь Александровна, поднимая крышку кастрюли. Попробовав красное булькающее варево под названием «борщ», она решительно посолила его и перемешала. — На сколько ты приехал?

Мы с Никитой переглянулись. Он ответил:

— Ненадолго, мам. Нам с тобой поговорить надо.

Крышка брякнула о кастрюлю, и Любовь Александровна тревожно посмотрела на нас, прижимая к груди пёструю прихватку. Ну конечно, она подумала о свадьбе. О чём она ещё могла подумать? Всё и правда выглядело так, будто Никита собирался представить ей меня как свою невесту, и у меня печально заныло сердце от мысли, что не эту радостную новость мы ей принесли, а совсем другую.

— Ой, ребята… — Любовь Александровна ухватилась за холодильник. — Ой, подождите, я за таблетками схожу…

Никита вскочил:

— Мам, тебе плохо?

— Да нет… Нет, это я так, чего-то разнервничалась, — пробормотала она, бледнея. — На радостях, что ты приехал…

— Мама… Ну что ж ты так. Мы ещё ничего не сказали, а ты уже нервничаешь, — проговорил Никита, обнимая её за плечи. — Впрочем…

Впрочем, подумал он, тут было отчего нервничать. Может, материнское сердце почувствовало что-то?

В дверном замке загремел ключ, и Любовь Александровна встрепенулась.

— Ой, это Вова с работы…

Ключ перестал греметь, и из прихожей послышался голос молодого человека:

— Мама, почему у тебя открыто? У нас что, гости?

Это он увидел нашу обувь — две пары солдатских ботинок. А потом и Никиту:

— О, братишка, привет! В отпуск?

— Привет, Вовка.

Братья обнялись. Вова был далеко не такого могучего телосложения, как Никита, заметно ниже ростом и стригся не так коротко. Он буквально утонул в объятиях брата, который держал его крепко, но бережно, помня о своей силе, после обращения возросшей многократно.

— Ты чего такой холодный весь? — вдруг спросил Вова. — Только что с улицы зашёл? Сегодня вроде не такой уж и мороз.

Однако, наблюдательный он парень. Никита в ответ промолчал. А Вова, заметив меня, сказал чуть смущённо:

— Здрасьте…

— Это Лёля, — представил меня Никита. И после короткой паузы добавил решительно: — Моя… невеста.

Табуретка куда-то провалилась подо мной. Э-э… Кажется, я что-то пропустила? В жизни бывает киномонтаж? А куда делась сцена предложения руки и сердца?

— Вот это новость! — воскликнул Вова. — Поздравляю! — И, бросив взгляд на мать, добавил: — Мама, кажется, в шоке.

Это можно было сказать не только о ней: я сидела, не ощущая под собой табуретки. Может, Никита пошутил? Нет, физиономия у него была решительная и серьёзная, а глаза — просветлённые. Только полюбуйтесь на него… Принял решение за нас двоих и доволен! Ну, не то чтобы я была против, но… Может быть, с этим всё-таки стоило подождать? Двух волнующих новостей для одного вечера было, пожалуй, многовато.

— Так, за это надо выпить! — решительно заявил Вова. — И за знакомство тоже. Мам, у нас есть?..

Любовь Александровна смогла только отрицательно качнуть головой: дар речи к ней возвращался очень медленно.

— Непорядок! — нахмурился Вова. — Ладно, я быстренько сбегаю в магазин — одна нога здесь, другая там!

И он устремился в прихожую. Никита хотел его остановить, но я качнула головой: «Пусть идёт».

— Я быстро! — И дверь хлопнула.

Конечно, с невестой Никита меня ошарашил, но надо было сделать то, зачем мы пришли. А к вопросу о свадьбе мы… ещё вернёмся, я полагаю. Ещё как вернёмся.

А Никита, не дав матери прийти в себя после первой новости, уже продолжал:

— Мам, я привёл Лёлю не только для того, чтобы познакомить тебя с ней. Она может вылечить твоё сердце, так что не понадобятся больше все эти таблетки, которые ты глотаешь горстями. Так… Где у тебя аппарат для измерения давления?

— В… В-в шкафу в комнате, — заикнувшись, пробормотала Любовь Александровна. И нерешительно добавила Никите вдогонку: — Сынок, я, конечно, понимаю, что бывают всякие там целители…

— Я знаю, что говорю, — перебил тот, задержавшись в дверях. — Верь мне. Ты представить себе не можешь, ЧТО Лёля может.

И он вышел из кухни, а Любовь Александровна перевела на меня недоуменный и слегка боязливый взгляд. С одной стороны, уверенный тон и напор Никиты подействовал на неё внушительно, но вместе с тем она не была склонна моментально верить в чудеса — словам о них, по крайней мере. Признаться честно, я и сама не вполне разделяла безоговорочную уверенность Никиты в успехе. Исцелять раны — это одно, а болезни — чуть-чуть другое. Впрочем, с Юлей у меня как будто что-то получилось, так может, и сейчас получится?

Вернувшись с тонометром, Никита тут же принялся разворачивать манжету.

— Ой, так подождите, борщ-то надо выключить! — вдруг вспомнила Любовь Александровна, порываясь подняться, но рука сына опустилась ей на плечо.

— Сиди, мам.

Кухня была такой крохотной, что Никита повернулся и со своего места легко дотянулся до плиты. Выключив газ, он протянул матери развёрнутую манжету.

— Давай. Надо измерить давление до и после.

— Да я и так чувствую, что повысилось, — проговорила Любовь Александровна, закатывая рукав халата и просовывая руку в манжету. — Голова болеть начинает…

— Значит, мы как раз вовремя, — сказал Никита.

Он нажал кнопку, и тонометр негромко загудел, накачивая воздух, потом автоматически начал его стравливать. Судя по писку прибора, раздававшемуся в такт пульсу, у Любови Александровны была ещё и аритмия. И вот, высветился результат: сто девяносто на сто десять.

— Ну, это ещё не так высоко, — отметила мама Никиты. — У меня и двести двадцать было…

Я намылила руки и около минуты подержала их под струёй воды — такой горячей, что кожа едва могла терпеть. Всё-таки у нас значительная разница температур: даже Вова заметил, обнимаясь с Никитой. Вытерев руки полотенцем, я вдобавок подержала их на горячем змеевике. Сочтя, что они достаточно согрелись, я подошла к Любови Александровне, которая слегка нервничала и по-прежнему была настроена скептически. Никита сидел возле неё на корточках и успокаивал:

— Мам, ну, ты же мне веришь? Я знаю, что говорю, а Лёля знает, что делает.

Знала ли я, что делаю? Скорее, я снова шла на ощупь, доверившись интуиции, но моя «пациентка» не должна была этого понять. Не мудря слишком долго, я сделала первое, что пришло в голову: приложила одну руку к левой стороне груди Любви Александровны, а другую — к соответствующей лопатке.

— То есть, вы просто так, руками, да? — послышался её робкий голос.

Я не ответила, сосредотачиваясь. Что-то менялось в теле под моими руками: кажется, мне удавалось найти с ним общий язык. Менялся даже запах. Неподвижно застывший Никита неотрывно наблюдал, но его волнение передавалось мне и выводило из равновесия.

— Андрюша, ты бы вышел ненадолго, а? Мешаешь сосредоточиться…

С языка нечаянно сорвалось его старое имя, а он даже не заметил и машинально повиновался. А Любовь Александровна удивилась:

— Андрюша?

— Это псевдоним такой, — выкрутилась я. — Оперативный.

— А…

Это прозвучало неуклюже, но для Любови Александровны сошло. А правда выглядела бы для неё вообще как бред: я почему-то знала, что она в реинкарнацию не верила. А изменения шли, став заметными уже не только мне.

— Ой… Кажется, легче становится, — пробормотала Любовь Александровна с изумлением.

Никита — тут как тут:

— Мам, ну, как ты?

— Да вроде… Вроде легче.

— Ну-ка, проверим давление.

Измерение показало цифры: 130/80.

— Ничего себе! — проговорила Любовь Александровна потрясённо. — Оно у меня само по себе уже не снижается почти, без таблеток не обойтись, а тут… Помогло! Помогло ведь, правда! — Она засмеялась, переводя сияющий взгляд с сына на меня и обратно.