Я наблюдал за всем этим, как парализованный. На чудовище была одежда Марция, у него было его лицо и его фигура. Когда окровавленная пасть оторвалась от жертвы, картинка в моих глазах затянулась звездчатой пеленой…

Когда она рассеялась, Марций выходил из дома с лопатой. Он скрылся за деревьями, а я остался в траве, окружённый трупами немцев.

Через некоторое время Марций вернулся — без лопаты. Взвалил одного немца на плечи и утащил, потом вернулся за вторым, третьим, пока не перетаскал куда-то всех. Наверно, у меня что-то перемкнуло в голове. А если он сейчас вернётся… за мной?

Сначала четвереньки, потом — ноги. И бег, сумасшедший, без передышки, подгоняемый ледяным дыханием ужаса в спину.

Бежал я, бежал… И выбежал прямо на небольшой лагерь на полянке, где немцев было уже не шестеро, а человек тридцать. Палатки, костёр, в котелке что-то булькало. Суп из консервов. Видимо, те шестеро пришли отсюда. Я попятился, да было поздно: меня увидели и тут же сцапали. И опять вопросы: «Кто таков? Откуда? Имя?»

И вдруг с неба посыпался град пуль. Немцы, как подкошенные, падали один за другим вокруг меня; пули прошили котелок, и струйки варева полились через дырки. Над полянкой на огромных крыльях цвета давно не стираной серой тряпки парило красноглазое чудовище и с двух рук косило немцев из автоматов. Те успели пару раз в него пальнуть, но оно уворачивалось от пуль, не прекращая стрелять. Минута — и в живых на полянке остался я один.

Чудовище приземлилось и превратилось в Марция. Окинув взглядом усеянную трупами полянку, он сказал:

— Яму придётся полдня копать…

Я зажмурился. Тишина — даже птиц не было слышно. И совсем близко — так близко, что я вздрогнул — раздался голос Марция:

— Лукашек, сынок… Если бы я хотел тебя убить, то, наверно, сделал бы это ещё давно, когда нашёл тебя в снегу этой зимой. И не кормил бы, и не учил бы всё это время…

Меня обняли его руки. Он не набрасывался, не драл мне клыками горло, просто обнимал — крепко и нежно.

— У меня был сын… Он был примерно как ты, когда умер. И моя жена… Они оба погибли много лет назад. Когда я был ещё человеком.

Я открыл глаза. Передо мной было лицо Марция — то, которое я привык видеть, без клыков и адского огня в глазах.

— А сейчас… Сейчас ты — кто? — прошептал я.

— Хищник, — ответил он.

Итак, Марций, мой спаситель, заботившийся обо мне совсем как отец, был вампиром — или хищником, как он сказал, они себя называли. Вот почему я никогда не видел, как он ел: он уходил на охоту и пил кровь — когда животных, когда людей, как повезёт. Ему ничего не стоило слетать на своих быстрых крыльях в далёкие дали за нужными вещами (подозреваю, он их просто воровал). Убить его было непросто, раны на нём заживали очень быстро, даже самые тяжёлые, от которых обычный человек непременно бы умер.

Были и ещё такие, как он, — так Марций сказал мне. Это была древняя организация, и называлась она Орденом. В знак своей к нему принадлежности Марций носил на большом пальце это необычное кольцо.

Всех убитых немцев он закопал в лесу — для этого ему пришлось вырыть очень большую яму. Но силой он обладал нечеловеческой, а потому управился быстро.

Я не знал, как быть… Оставаться с ним было вроде как страшно: а вдруг он набросится на меня и высосет мою кровь? А с другой стороны, куда мне идти посреди войны и разрухи? Он же стал уговаривать:

— Прошу, не уходи, не покидай меня. Я полюбил тебя, как сына… Ты дорог мне, я никогда не причиню тебе зла и не стану обращать в хищника, если ты не захочешь этого сам.

Что делать? Ведь и я успел привязаться к нему, он стал для меня даже лучшим отцом, чем мой собственный. Привязанность оказалась сильнее, чем новая страшная правда: я остался с ним до конца войны. С ним я чувствовал себя почти в безопасности, его необычайная сила и способности защищали нас и помогали выжить в это непростое время. Я упросил его взять меня с собой, и мы с ним стали летать в окрестные сёла и города. Больно было смотреть, что там творилось…

Но вот наконец немцы были выгнаны из Польши. Германия проигрывала войну, войска союзников обложили её, как охотники волка, бои шли уже на её собственной территории, немецкие города бомбили. Гитлер покончил жизнь самоубийством, а над Рейхстагом взвился советский флаг. Война кончилась. Мне было тогда девятнадцать лет.

А вы думали, что я герой? Простите, не оправдал ваших ожиданий. Я не участвовал в партизанском движении, не убил ни одного немца, я отсиделся в глухом лесу… В компании с вампиром-отшельником. Вот так.

Я всё-таки решил вернуться из леса к людям. В моём родном городке ловить было нечего, и я подался в большой город Вроцлав (Бреслау, как он назывался на немецкий лад, центр Нижней Силезии) на поиски удачи. Марций понимал, что мне нужно устраивать свою жизнь, и не удерживал меня около себя, даже помог с поисками работы. Оказалось, у него были кое-какие связи. Я устроился рабочим на завод и сдал экстерном экзамены на аттестат о среднем образовании: Марций оказался хорошим учителем. Даже не пришлось посещать вечернюю школу: проверка моих знаний показала, что школьную программу я вполне освоил.

Жизнь начала налаживаться. Свою карьеру я начинал с неквалифицированного рабочего, а за три года дорос до мастера участка, параллельно окончив техучилище. Работа и учёба отнимали всё время, но я был доволен жизнью. Когда учёба была закончена, стало больше свободного времени, и я наконец-то обратил свой взгляд на противоположный пол. Нет, не то чтобы я совсем не смотрел на девушек до этого: смотрел, и ещё как, даже начал встречаться с одной толстушкой, но у нас что-то не заладилось. Она требовала от меня уделять ей много внимания и времени, а я работал и учился… Уделял всё, что мог, но, видно, ей было этого мало. Ну, и ещё я не мог позволить себе дорогие ухаживания. В результате моя пышечка переключилась на парня, по её мнению, более перспективного, чем я. Как водится, я какое-то время погрустил, а потом, как сейчас модно выражаться, забил на всё. Стал просто наслаждаться свободой.

За четыре года ещё три или четыре девушки оставили царапинки на моём сердце, но ни одна не задержалась в нём. Я уже было начал думать, что я какой-то непутёвый, и девушки не рассматривают меня всерьёз как кандидата на их руку и сердце, начал копаться в себе и искать причины. Это продолжалось, пока на горизонте моей холостяцкой свободы не появилась Аполония — Лёня.

Лёня работала в начальной школе — учила ораву детишек читать, писать и считать. У неё было всё, что нужно: маленькая ножка и большое сердце, густые волосы цвета ромашкового отвара, аккуратный носик с чуть приметными веснушками, ямочки на щеках и серовато-зелёные задумчивые глаза, в которых временами зажигались озорные искорки. Нет, нельзя сказать, что она была красавицей, но её конопушки, ямочки и искорки в глубине спокойных глаз заставили моё сердце ёкнуть: вот она, та особенная, единственная, моя. Земля ушла из-под ног, язык отнялся, разум капитулировал, а сердце-победитель подняло флаг: влюбился. Не то чтобы я не влюблялся раньше — влюблялся, и не единожды, но на сей раз это было что-то особенное. Лёня… Лёня, твоё певучее имя надолго заняло главенствующее место в моём сердце, сколько лет я страдал и тосковал по тебе, сколько долгих зим сравнивал всех девушек с тобой, сколько вёсен не мог тебя позабыть… И по сей день помню.

Что тут рассказывать? Было всё: встречи, прогулки, звёзды, мой пиджак на её плечах, её пальчики в моей руке, её губы на моих. Поездка в горы, где она скакала… как козочка. Моя козочка. Мы встретились в конце апреля, а в июне я сделал ей предложение, и она сказала «да». Свадьба должна была состояться в июле. Сказать, что я был счастлив — ничего не сказать. Я летал на крыльях (хотя у меня их тогда ещё не было), и не знал, что судьба меня поджидает в кустах.