Снежинки вздрагивали на ресницах Карины, каждое моё слово отражалось в её глазах всплеском боли. Её голос, когда она заговорила, был глух.

— Мама… Почему ты сразу об этом не сказала? Почему только сейчас мы узнаём об этом? Если бы мы знали, мы бы… Мы бы что-нибудь придумали! Да в конце концов, мы с Алексом… постарались бы!

— Что-то мне подсказывает, что за меня этого не сможет сделать никто, — вздохнула я. — А когда мне что-то подсказывает, впоследствии оказывается, что так оно и есть… Боюсь, куколка, тут ничего сделать невозможно. Видимо, столько мне отмерено судьбой. А насчёт братишки или сестрёнки для Эйне… Это неплохая идея, кстати. — Я улыбнулась. — Советую вам с Алексом не откладывать это в долгий ящик. Чтобы малышке было с кем играть.

Карина закрыла глаза и уткнулась лбом в моё плечо.

— Мама, — простонала она с болью в голосе. — Я просто не могу представить, как Орден и «Аврора» будут без тебя. Как я буду без тебя… Нет, это невозможно! Так не должно быть!

Я скользнула ладонью по её шелковистым волосам.

— Ничего не поделаешь, куколка моя… Так устроен этот мир. Все мы приходим в него и все уходим… чтобы когда-нибудь вернуться.

Она подняла голову и посмотрела на меня со слезами на глазах.

— Ты должна жить, мама… Ты должна быть с нами. За всё, что ты сделала… смерть будет плохой наградой.

Я смахнула пальцем повисшую на её ресницах огромную слезу.

— Не знаю, детка… Временами мне кажется, что она — как раз то, что мне нужно. Устала я немного.

— А Никита? Как же он? — не могла смириться Карина. — Ради него тебе не хочется остаться?

Никита… Моё короткое счастье. Почему судьба из жизни в жизнь сводит нас лишь ненадолго, чтобы почти сразу разлучить? Большой вопрос, который я, быть может, скоро буду иметь возможность задать Тому, Кто знает все ответы…

— Так, о чём это вы тут секретничаете, девочки? — раздался родной голос.

Он — лёгок на помине. Обняв одной рукой меня, а другой — Карину и глядя на нас сияющими мальчишескими глазами, он спросил:

— Меня обсуждаете? Не отрицайте, я слышал своё имя! — И, увидев слёзы на глазах Карины, встревоженно нахмурился: — Так… Что случилось?

Карина подавленно молчала. Никита, прижав её к себе сильной рукой крепче, допытывался:

— Ну-ка, дочь моя, колись давай… Скажи папе, что стряслось?

Я невольно улыбнулась. Да уж, ситуация… Папа-то старше дочки всего на пару лет. А Карина посмотрела на меня… С тоской, с мольбой: «Не уходи…» Нет, смерти я не боялась, как вы уже, наверно, поняли. Мне было грустно и больно от мысли о том, как они останутся без меня — все, кто меня любит.

Мягкий серебристый свет, забрезжив где-то сбоку, привлёк моё внимание. Посреди двора стояла Леледа в ослепительно белых одеждах, окутанная плащом живых, струящихся волос, а рядом с ней — чёрная кошка с седым ухом. Ну, вот и всё… Они пришли за мной.

Кошка в два мощных прыжка оказалась рядом и принялась тереться о мои ноги, задрав хвост трубой и низко, утробно мурлыча. Представьте себе трущегося о ваши ноги тигра — примерно такие же ощущения. Мои пальцы утонули в её прохладной шерсти, а она шагнула в сторону Леледы, всем своим видом призывая меня следовать за ней. И я последовала.

Мама посмотрела куда-то в сторону, и в её взгляде отразилось узнавание, будто она заметила там кого-то знакомого. Ничего, кроме падающего снега, мы с Никитой там не увидели… А в следующую секунду мама начала падать.

— Лёлька! — воскликнул Никита, подхватывая её на руки.

Я поддержала под затылок её безжизненно запрокинутую голову… Выражение небесного спокойствия проступило на её лице.

Все сразу бросились к нам. То, как Никита нёс маму сейчас, разительно отличалось от того, как он недавно дурачился, таская её по залу вокруг ёлки. Холодные тонкие щупальца беды проникали во все окна и двери, опутывая сердца, и в одно мгновение от радости праздника не осталось и следа. Я быстро отстала от Никиты, который, перескакивая через ступеньку, нёс маму наверх, в спальню, и вскоре плелась в самом хвосте образовавшейся следом за ним процессии. Из-за спин мне был виден только стриженый затылок Никиты и его широкие плечи, да изредка блестела диадема на запрокинутой маминой голове. Они исчезли в дверях спальни, а я, совершенно не глядя под ноги, оступилась и чуть не скатилась по лестнице вниз. Никто даже не заметил моего падения: всеобщее внимание было приковано к маме. Шипя от боли, я поднялась, растёрла ушибленные места и бросилась протискиваться в спальню.

Мама уже лежала на кровати. Оскар разувал её, Алекс расстёгивал высокий жёсткий воротник, корсетом сдавливавший её шею, а Никита, держа её лицо в своих ладонях, звал:

— Лёлька… Лёлечка!

Мама не приходила в себя. Её спокойное лицо мягко сияло внутренним светом, и казалось, что сквозь черты Юли проступали её собственные черты. Да, мамино лицо как бы всплывало изнутри и виднелось сквозь прозрачную маску Юлиного, светлое и неземное.

— Врача, срочно! — воскликнул Оскар озабоченно. — Гермиона с Цезарем и детьми уже улетели, как назло… Где Карина?

— Я здесь, — пробормотала я.

Все расступились, пропуская меня. На подгибающихся ногах я сделала пару шагов к кровати, не сводя глаз с чуда, творившегося с лицом мамы… И опять рухнула на пол. Идиотские каблуки! Да что же со мной такое?! Ноги наотрез отказывались меня нести.

— Врачу, кажется, впору самому оказывать помощь, — проговорил кто-то — кажется, Алекс.

Да, это был он. Его крепкие руки подняли меня и усадили на край кровати.

— Пушинка, а с тобой-то что?..

— Кариночка, сосредоточься, — сказал Оскар. — Пожалуйста, определи, что с Авророй, это чрезвычайно важно!

Нужно было им всем сказать… Почему это выпало мне? Но, видимо, выхода нет…

— Я должна сказать… Гм, — начала я. Язык что-то плохо меня слушался, в горле першило, голос пресекался. Да ещё эти устремлённые на меня со всех сторон взгляды!..

— Продолжай, дорогая, — подбодрил меня Оскар.

— Дело в том, что… Собственно, я и сама только что об этом узнала… От мамы. — Не получалось говорить чётко и спокойно, как Гермиона. Слова путались, язык спотыкался.

— Ну?

— В общем, мама… Она вернулась не навсегда, а только на время… Чтобы завершить дела. А после этого она… должна покинуть тело Юли. Либо… Либо создать для неё новое. — Под конец голос совсем сел, в горле булькала какая-то вязкая мокрота, мешавшая толком производить звуки.

Ледяная стена тишины обступила меня. Все потрясённо молчали, переваривая сказанное мной.

— То есть… — медленно начал Оскар. — То есть, ты хочешь сказать… что она уходит?

— Она так сказала мне. Сказала, что считает свои дела завершёнными. — Господи, как же до боли в сердце было сладко чувствовать, как все любят маму… Все, все до одного присутствующие в комнате. Не находилось здесь никого, кто был бы не готов отдать жизнь за неё.

Оскар не закричал и не зарыдал — его лицо стало мраморной маской, и только в потемневших глазах разверзлась ледяная бездна горя. Но уже в следующую секунду в них колюче засверкали искорки протеста.

— Я не верю, — проговорил он твёрдо. — Дела Авроры не могут быть завершёнными. Она не может оставить нас. Работа по урегулированию отношений с людьми уже вошла в стабильную стадию, но ещё не закончена. Нам ещё многое нужно сделать, многого добиться! Нет, Аврора не может сейчас уйти, это невозможно.

— Она так сказала… — Но под его железобетонной уверенностью мои жалкие слова просто расплющились, и мне невыносимо захотелось разделить эту уверенность. Такая могучая глыба, как Оскар, просто не может ошибаться! Он гораздо ближе к маме в делах, ему действительно лучше знать, закончены они или нет.

— Так, что случилось? — прозвенел, как свежая родниковая струя, голос Гермионы.

Может, какое-то предчувствие побудило её вернуться, а может, кто-то сообщил ей — как бы то ни было, она появилась на пороге комнаты, в струящемся до пола вечернем платье с блёстками и чёрной шубке, с высокой причёской и в сверкающих бриллиантовых серьгах. Но каков бы ни был её наряд, суть её оставалась одной всегда: она была прежде всего врач.