Повлиял ли вирус на способность достойных к целительству? Как выяснилось, нет, хотя расход сил на исцеление стал ощущаться заметнее, чем раньше. Если раньше мы вообще не чувствовали, что тратим их на что-то, то сейчас и голова кружилась, и коленки подкашивались. Приходилось долго восстанавливаться. Как долго? Излечил две-три раны или одну болезнь — отдыхай полдня. Вот такой расклад.

А раньше этого отдыха почти и не требовалось.

Сумрачным вечером, полным весенней зябкой сырости, группа из двенадцати достойных спустилась на крыльцо онкоцентра. Это было огромное белое здание, похожее на слоёный торт: слой взбитых сливок, слой шоколадного бисквита… «Шоколадным бисквитом» были окна, а «взбитыми сливками» — стены. А над ними — тревожное небо в тучах.

Большой светлый холл, чистые жёлтые коридоры и мы — странные воинственные фигуры в чёрной форме и высоких ботинках. На вопросы персонала: «Кто вы?», «Вы к кому?» — шедший впереди Алекс ответил:

— К людям.

Он оглянулся на меня, я кивнула, и двенадцать пар высоких ботинок зашагали дальше по коридору. Наше психическое воздействие делало своё дело, даже когда мы его целенаправленно не применяли: оно работало сейчас, так сказать, в фоновом режиме, на минимальной мощности, достаточной для того, чтобы привести окружающих в состояние лёгкой заторможенности. Нас провожали удивлёнными, настороженными взглядами, но не решались останавливать и препятствовать этому странному вторжению. Только какая-то сестричка осмелилась подскочить к нам с требованием надеть бахилы, и Алекс хотел её проигнорировать, но я сказала:

— Порядок есть порядок.

Мы надели предложенные нам бахилы и пошли дальше.

Коллега Вики лежала в четырёхместной палате. Энергичная линия губ, складочки по бокам рта, бандана на голове. Я подержала над ней ладонь: опухоль в мозгу, неоперабельная, до конца — максимум два-три месяца. Женщина открыла глаза и увидела нас, но не испугалась и не удивилась, просто смотрела пустым, отсутствующим взглядом. Её соседки по палате приподнялись на койках, поглядывая на нас с недоумением, и Алекс сказал:

— Не бойтесь. Мы пришли, чтобы вылечить вас.

Наверно, эти слова звучали слишком фантастично, чтобы им верить. Одна из больных сказала:

— Что-то не похожи вы на врачей.

Я ответила:

— А мы и не врачи. Мы — достойные.

— Достойные чего?

— Просто — достойные.

Итак, слово «достойные» прозвучало и отпечаталось в их памяти. Я отдала приказ каждому из группы взять по больному, а сама осталась с коллегой Вики. Из сердца её тени я выудила её имя — Светлана. Обхватив её голову руками, я закрыла глаза.

Я тихонько окликнула её мысленно: «Светлана!» Весь её организм тут же отозвался — каждый сосудик, каждая клеточка настороженно внимали мне. Что ж, отклик её тела я получила, теперь нужно было перенастроить его работу — так, чтобы оно само уничтожило опухоль. Слушая организм, в его общем «хоре» я слышала и «голос» новообразования: оно «фальшивило». Нужно было убрать этот фальшивый голос.

Одновременно я прощупывала прошлое Светланы, ища корень зла, и нащупала болезненно пульсирующий комок не отпущенной обиды. Ему было четыре года, и причиной его возникновения стал развод. Это была достаточно свежая обида, но где-то в глубине прошлого затаился, как очаг хронического воспаления, ещё один комок… Я не сразу его нашла. Возраст его равнялся… аж двадцати годам. Это была обида на отца, ушедшего из семьи: Светлана так и не простила его, и на душу четырнадцатилетней девочки это легло обезображивающим шрамом. Сейчас ей было тридцать четыре, и эта обида убивала её, сводила в могилу преждевременно. Что с этим делать? Если не убрать эти комки — старый и новый, — болезнь может вскоре вернуться. Я могу заставить тело Светланы рассосать опухоль, но как заставить её душу простить?..

Что ж, я попробую…

Стены палаты исчезли, мы стояли на берегу моря, на деревянном пирсе, глядя в туманную даль. На приколе покачивались две лодки. Светлана поёживалась от морского ветра в своей больничной одежде, с удивлением оглядываясь по сторонам.

«Где мы?»

«Посмотри на эти лодки, — ответила я ей. — Они пока пусты. Представь в них людей, которые причинили тебе боль в прошлом».

«Зачем?»

«Просто представь».

В лодках появились двое мужчин: оба красивые, темноволосые, чем-то схожие. Один из них, чуть постарше, был отцом Светланы — таким она запомнила его, когда он уходил. Занятно: мужа она себе выбрала внешне похожего на отца… И снова — расставание, боль и затаённая обида, сжигающая изнутри и душу, и тело.

«Прости их и отпусти. Если ты этого не сделаешь, болезнь тебя не отпустит, вернётся даже после того, как я излечу тебя. Это нужно тебе самой, понимаешь? Чтобы выжить».

Светлана, стягивая на груди воротник пижамы и зябко поводя плечами, всматривалась в лица, когда-то дорогие и любимые. Её рот сжался, складочки у губ обозначились глубже. Ввалившиеся и потускневшие во время болезни глаза вспыхнули внутренней болью… Она делала выбор, и он с трудом давался ей.

«Если будешь удерживать обиду, умрёшь. Отпустишь — выживешь. Выбор за тобой».

«Я хочу жить», — сказала Светлана.

«Тогда отвяжи лодки», — улыбнулась я.

Она шагнула вперёд, присела. Узлы не поддавались её слабым рукам, и я положила ладони ей на плечи, вливая в них силу. Один узел развязался, и лодка с отцом Светланы начала медленно удаляться от берега. Светлана, сидя на корточках, напряжённо провожала его взглядом, задавив в горле всхлип. Я погладила её по плечам.

«Молодец. Давай вторую».

И второй узел она одолела, а я чувствовала: два комка обиды рассасываются. Ей ещё предстояла большая внутренняя работа, но начало — лиха беда — было положено, лёд сломан.

Обе лодки скрылись из виду. Из-под сомкнутых век Светланы сочились слёзы, но я просто молча наблюдала, как они катятся: это было ей необходимо.

«А теперь вдохни полной грудью. Чувствуешь — свободнее стало? Легче дышать?»

Светлана набрала воздуха, задержала, а потом выдохнула. Уголки её губ дрогнули в неуверенной улыбке.

«Вроде… да», — сказала она, глядя на меня с удивлением.

Поморгав и смахнув остатки слёз, она улыбнулась уже шире и увереннее. А у причала снова покачивалась лодка — пустая. Светлана перевела вопросительный взгляд с неё на меня.

«Посмотри вон туда».

Взгляд Светланы устремился в указанном мной направлении. В тумане проступали очертания прекрасного белопарусного корабля, стоявшего на якоре.

«Он ждёт тебя, — сказала я. — Море — жизнь, берег — смерть. Посмотри назад».

На берегу, совсем неподалёку, виднелся высокий деревянный крест и пёстрые венки с чёрными лентами… Светлана содрогнулась.

«Ну что, поплыли?»

Не дожидаясь моих указаний, Светлана сама забралась в лодку. Я последовала за ней.

«На вёслах — ты».

И мы поплыли к кораблю. Гребля давалась Светлане с трудом, но я не могла грести за неё: это была её работа и её жизнь. Её лицо искажалось от напряжения, она стискивала зубы, стонала, но гребла.

«Такое чувство… будто под вёслами не вода… а тесто», — пропыхтела она.

«Борьба за жизнь — непростое дело, — улыбнулась я. — С каждым гребком ты приближаешься к цели. Не останавливайся! Борись!»

Уключины скрипели, скрежетали зубы Светланы. Корабль медленно, очень медленно приближался.

«Уфф… Не могу больше, — выдохнула Светлана. — Сил нет… Ладони стёрла».

Хватка её рук на вёслах ослабела…

«Не бросай вёсел! — воскликнула я. — Осталось совсем немного, неужели ты остановишься, когда цель уже близка? Давай! Ты гребёшь за свою жизнь, помни!»

Бросив на меня полный муки взгляд, она снова стиснула вёсла и погрузила их в воду. С виду — вода как вода, но лопасти входили в неё, как в крутое тесто. Эту тяжкую работу Светлана должна была сделать сама, а я могла только помогать и направлять. Я слушала её организм, и фальшивого голоса почти не слышалось…