Так вот, о часовом. Он был в полевой эсэсовской форме, но на бедре его висел тяжелый короткий меч.

Машина подвезла нас к высокому каменному крыльцу перед добротной дубовой дверью в глубокой нише. Мы вышли, и дверь открылась.

– Прошу, Николас, – барон сделал приглашающий жест. – И постарайтесь ничему не удивляться.

Барон мог не предупреждать: удивляться было, в общем-то, и нечему. Институт «Анненэрбе» на поверку представлял собой обычную немецкую контору, ничем существенным не отличавшуюся, скажем, от рейхсминистерства сельского хозяйства. Курьеры толкали вдоль коридоров тележки с папками, канцеляристы в нарукавниках и круглых очках восседали за столами, обитыми эрзац-кожей.

Разве что охранники, помимо парабеллумов, вооружены были короткими мечами.

– Здесь у нас отдел прикладной ариософии, – показывал барон, и делал это очень кстати, потому что таблички, написанные готическим шрифтом, читать было невозможно. – Хотите ознакомиться?

Отдел ариософии напоминал скорее хоровой ферейн в момент подготовки к народному празднику: несколько полноватых мужчин и женщин в нарядных крестьянских костюмах, сидя полукругом в позе лотоса, пели на дурном санскрите «серебряную сутру» на мотив «Майн либер Августин». В другой комнатке, тесной, заставленной картотечными ящиками, длинноусый и лысый человек в шафрановой тоге поверх костюма-тройки ( и все в тех же нарукавниках) выкладывал из черного песка свастику. Нас он не заметил и продолжал увлеченно трудиться. "Не будем отвлекать, – шепнул барон, пятясь.-

Это наш крупнейший специалист по улучшению арийской символики".

Следующий кабинет представлял собой мастерскую художника. Девять совершенно разных, но одинаково голых натурщиц позировали на подиумах художнику в парадной эсэсовской форме и черном клеенчатом фартуке, густо заляпанном краской. «Клаус обучался живописи у самого фюрера, – шепнул Зеботтендорф, чтобы не нарушить творческого экстаза. – Он создает образ идеальной арийской женщины:»

Прообразы идеальной арийской женщины, увидев группенфюрера, разом вскинули руки. Художник, не оборачиваясь на нас, разразился разнообразными доннерветтерноханмайлями. Мы удалились, пятясь, хотя мне очень хотелось задержаться – из чисто эстетических соображений.

В следующем кабинете три молодых человека обступили большую картонную модель угловатого танка. Из нескольких ледериновых папок они доставали шаблоны рун и прикладывали к башне и корпусу. С ними мы разговорились, и рунознатцы объяснили мне, что таким образом, вписывая руны в силуэт, они пытаются улучшить боевые свойства перспективного тяжелого танка. На столах и полках стояли макеты поменьше, среди которых я узнал и «тридцатьчетверку».

О, да! – перехватив мой взгляд, сказали они. Совершенно иная система, – и мне предъявили папку, в которой лежали трафареты литер глаголицы. Идеальная выкладка: Да, подумал я, без консультаций Скопина-Шуйского конструкторы этой машины явно не обошлись.

После этого Софроний будет утверждать, что орден в текущую политику не вмешивается…

По коридору навстречу нам двигалась странная процессия. Впереди шли два эсэсовца с обнаженными мечами. За ними двое следующих волокли скелет в комбинезоне летчика; запяться и лодыжки скелета были скованы двумя парами наручников. Замыкали шествие еще два меченосца. У одного из них на плече сидела маленькая сова.

– Все «Некрономиконом» не натешитесь? – спросил я.

– «Некрономикон» – давно пройденный этап, – гордо сказал барон. – «Астральпиц» – еще не слышали?

– Нет.

– Услышите! – пообещал он.

Войдя в следующую комнату, я изумленно остановился. Там среди больших камней, испещренных пиктограммами, и закрепленных между ними кривеньких стволиков выросших на всех ветрах сосен два белокурых бронзовокожих атлета сжимали друг друга в отнюдь не борцовских объятиях. Зеботтендорфа это зрелище явно восхитило: А как бы порадовался Кузмин!..

– Рудольф, – сказал я. – Насколько я помню, по законам Рейха этим ребятам самое место в том самом Дахау. Кажется, розовый треугольник?

– Вы попали пальцем в небо, Николас! Наша задача – противопоставить гнусному жидовскому гомосексуализму подлинно арийские отношения между мужчинами!

Женщина, как известно, есть начало расслабляющее – для нас же расслабление недопустимо! История нам этого не простит.

– А как же идеальная арийская женщина? – озаботился я. – Откуда же возьмутся миллионы младенцев для будущих легионов?

Он хитро посмотрел на меня, подмигнул и сказал…

– Мы работаем над проблемой. И она будет решена наилучшим образом.

– Красная магия тоже озабочена этим, – сказал я. – Даже в фольклоре отмечено.

Русские женщины поют…

Девушки, война-война,

Я осталася одна.

Я и лошадь, я и бык,

Я и баба, и мужик.

Фон Зеботтендорф глубоко задумался.

– Значит, репродуктивное лесбиянство представляется вам более перспективным?..

– Разумеется. Недаром же советский уголовный кодекс не предусматривает наказания за женскую однополую любовь.

– Это следует обдумать: А здесь у нас отдел Полой Земли…

Мы вошли в просторную комнату с закругленными углами и очутились как бы внутри яйца. На стенах рельефно проступали искаженные очертания материков.

Сами мы попирали сапогами белоснежный щит Антарктиды.

– А вы знаете, что Антарктиду открыли древние арийцы?, – пристукивая каблуком и щурясь, спросил меня Зеботтендорф.

– Как? И Антарктиду тоже?

– Да. Доказательства налицо. В неканоническом тексте «Хеймскринглы» Снорри Стурлуссона упоминается поход на Париж дружины ярла по имени Торкель Бешеный Пингвин.

– Ну и что? – сказал я. – У меня был знакомый поручик Асхат Кенгуров.

Следовательно, Австралия открыта новгородскими ушкуйниками.

Зеботтендорф не нашелся с ответом.

Надо сказать, что я шутил, а на самом деле мне было слегка не по себе, поскольку на рельефной карте тут и там были разбросаны черные трискелионы, заключенные в алый круг. И все они приходились на места расположения известных мне румов! Правда, не все румы, известные мне, были ими отмечены, но это уже не так важно.

– А это что, ваши филиалы? – простодушно спросил я.

Барон вздохнул.

– Если бы я знал: По легенде это места входа в подземное царство. Оттуда повелитель Агартхи рассылает своих гонцов во все страны.

– Так у вас есть и карта Агартхи?

– Разумеется. Но вряд ли найдется хоть один разумный человек, который сохранит рассудок, ознакомившись с нею. Есть два специалиста, которыми мы пожертвовали…

– Не одного ли из них волокли по коридору?

– Нет. Это юноша Шелленберг попытался внедрить своего человека в Агартху. А вытаскивать, как вы понимаете, пришлось нам…

– Меня тревожит ваша откровенность, барон.

– Напрасно. У вас идеальный арийский череп, вы враг большевизма – следовательно…

– Ваш друг?

– Если не вдаваться в мелкие подробности – да. Вот, посмотрите – отдел Вечного Льда…

Отдел Вечного Льда состоял из двух тесных комнатушек, где сидели все те же унылые нибелунги в нарукавниках. Один из них был облачен в голубую тогу, другой – в пурпурную. Столы и стеллажи завалены были гроссбухами и папками, тонкими и пухлыми, серыми и оранжевыми. Похоже, борьба льда и огня выведена была здесь в пространство канцелярских абстракций.

В отделе оккультной геральдики меня принудили заполнить анкету из ста одиннадцати пунктов. В числе вопросов были такие: «Причина и обстоятельства Вашей смерти», «Имеете ли родственников за пределами сознания?» и «Чьей реинкарнабулой являетесь в настощий момент?» С первыми двумя из этих вопросов я справился довольно легко, а над третьим задумался и решил вписать Аруджа Барбароссу, чем вызвал определенный ажиотаж у тружеников астрала.

Герб мне начертали в полчаса. Он был красив: черный с серебром. Косой андреевский крест пересекал щит. Горностай был в верхнем – серебряном – квадранте, грифон – в нижнем черном. В правом черном располагалась четырехконечная серебряная звезда, а в левом серебряном – шестиконечная черная. Короче, был мой герб эклектичен и нелеп, как «Лес» Островского в постановке Мейерхольда.