Но так Ибн-Баджа, Серебряный, людей любил, что не заметил, как себя убил. Увы, теперь поздно ему смешивать мандрагору и сурьму. Еле-еле добрался до своей кельи. Яд во все члены его проник, упал он грудью на груду книг, тут и подхватил его Азраил, и с душою его в рай поспешил.

Купец кричит: «Бегите к другому врачу! Спасёт табиба — озолочу!» Ну, тут, как волки из леса, сбежались все лекари Феса. Закусили они палец удивления, стали составлять общее мнение. Говорят друг дружке: «Увы, ходжа! Не прошёл испытания Ибн-Баджа!» — «Нет, гордыня его обуяла — хотел показать, что времени не бывает мало!»

А слуга Абу Бакра купцу — счастливому отцу — в великой печали сказал, что, верно, главный табиб хозяину ложный состав яда назвал — такой лютой завистью к сопернику воспылал! Ведь если бы он публично свою панакейю составил — всех бы табибов без работы оставил!

Может, оно и так, может, бред — а только Серебряный оставил сей свет, оттого-то мне и покоя нет!

Брат Маркольфо выслушал поэта и сказал после долгого молчания, то и дело стуча зубами:

— Грустный рассказ! Если бы твой Ибн-Баджа исповедовал Христа, то ходить бы ему в блаженных, а то и в святых! А ты, синьор Сулейман, слишком близко к сердцу всё принимаешь…

— Да как ты не понимаешь?! Ведь тот купец был мой отец! И не забыть мне вовек, какой из-за меня погиб человек! Стоила ли того жизнь моя — нет, даже сотни таких, как я? Рассказать ли тебе, как в моей родной Куртубе люди мне вслед плевались и между собой шептались так: «Никчемный сопляк! Негож к ремеслу, негоден к науке — дырявая башка, дырявые руки! Нашёл время рождаться, шайтаново семя! Большое ему спасибо за смерть такого табиба! Да если бы Ибн-Бадже повезло — гробовщик забыл бы своё ремесло…» Ну и всё такое. Вот и нет мне покоя. Оттого и поклялся я на Коране найти Ирем, чтоб исполнилось мое желанье — Ибн-Баджу воскресить, прощенья его попросить…

— Да разве ты в том виноват, синьор Отец Учащегося? Разве в этом стоит тебе каяться? Вот я, по сравнению с тобой, — великий, непрощаемый грешник, и то надеюсь… Ладно, расскажу и я тебе свою историю, только сперва следует помолиться — в родном монастыре уже, поди, хвалитны поют, а я и перекреститься не могу…

С этими словами монах изловчился, перевернулся и утвердился в песке на коленях, а Сулейман из Кордовы остался притороченным к широкой его спине. Брат Маркольфо забубнил псалом Давидов, то и дело тыкаясь лицом в песок. Поэт же чувствовал себя как похищенная красавица, перекинутая через горб резвого верблюда.

Через какое-то время то ли все псалмы вышли, то ли сила монаха иссякла, и он с облегченным «Аминь!» откинулся на спину, едва не покалечив напарника.

— Смотри-ка — согрелся маленько! — обрадовался брат Маркольфо. — Воистину, за Иисусом молитва не пропадает!

Вдохновлённый такими словами, Абу Талиб вскричал:

— О Аллах! Неужто уступлю я этому неверному в благочестии? Дай мне силы хотя бы на один ракат!

Если для монаха из Абруццо недавняя молитва далась великим трудом, то для поэта каждый его ракат стал подлинно нечеловеческим подвигом. Жалобно стеная и завывая от напряжения, он вытолкнул тушу спутника наверх и тоже стал отбивать полагающиеся поклоны. Со словами, правда, было труднее — из надсаженной впалой груди лишь изредка вырывалось: «ля… илляхи… ля… илляхи…»

— А ты про себя произноси! — помог ему брат Маркольфо. — «Умная молитва» называется. Если от сердца — услышана будет!

Сулеймана хватило ненадолго, но бенедиктинец вовремя повалился набок, чтобы не придавить обессилевшего товарища.

— Воистину прав пророк: один час размышлений дороже шестидесяти молитв, — прошептал измученный поэт.

…Бедные богомольцы лежали молча, расслабив натруженные верёвками тела. Вдруг монах поёрзал-поёрзал и сказал:

— Ха! Смотри-ка ты! А ведь не зря мы молились, брат мой во Сасане! Глядишь, к утру и вовсе…

— Не зря! — перебил его шаир. — Начинай-ка лаять, как в тот раз! Аллах не допустит, чтобы то ехал Абу Факас!

…Судьба, судьба — печальный свиток!

В ожидании парабеллума

Крис бродил то вместе с нами, то сам по себе, то как-то раз вышел на балкон и устроил настоящий концерт… Время от времени он впадал всё в ту же депрессию и начинал извиняться, что он-де не в форме и вот раньше у него всё получалось куда быстрее… Что меня радовало всерьёз: Лёвочка от него балдел. Становился мягким и податливым. С ним можно было делать всё что угодно. Хоть раскатывать в блин и класть под ковёр. Ты не понимаешь, шипел он мне, ты ничего не понимаешь…

Я действительно не понимал.

Кроме того, я стал переводить бумаги Отто Рана. Отец про него рассказывал, но не слишком много. Отто Ран был поэтом и суровым нитцшеанцем (никак я не могу понять, что они все находили в этом Нитцше? — пламенный зануда), стал членом общества Туле, нацистом, потом от них сбежал — пошёл искать Грааль; отдельная тема: искать Грааль в Европе в сорок втором — сорок третьем; он его нашёл. «Бороться и искать, найти и перепрятать» — было начертано на его щите.

Отто Ран Грааль перепрятал.

Увы, близкое знакомство с Граалем поразило его в самое темечко. Он обрёл способность с высокой точностью провидеть будущее — но не тогда, когда хотел этого сам, а спонтанно, — и начисто утратил способность внятно излагать свои мысли. Когда-то что-то подобное (и по той же причине!) произошло с Мишелем де Нотр-Дамом.

Но кое-что я всё-таки понял.

Грааль, согласно Отто Рану, не был ни чашей, из которой причащался Иисус, ни чашей, в которую наливали его кровь. Это был действительно предмет из чего-то, по виду напоминающего яшму, в форме чаши — а вернее, в форме выеденного яйца (так в тексте!), — пришедший из дочеловеческой эпохи и обладающий многими свойствами, из которых основное — свойство преображать реальность, в которой он существует. Он делает это не сразу, а постепенно — люди же быстро привыкают к чудесам. Отто Ран нашёл Грааль в Восточной Пруссии — а до этого он проявлял себя в Ирландии, до Ирландии — в Бельгии, до неё — во Франции, до Франции — в Чехии, в Греции, в Иудее, в Междуречье, в Южном Китае, в Индии, в Аравии, в Центральной Африке… Его перевозили люди, но, согласно Отто Рану, людей на это подвигала сама чаша — и каталась по миру, куда желала.

Некоторые деяния Грааля достаточно хорошо известны, хотя и не приписываются ему — весь этот ирландский малый народец, существовавший реально, или Жеводанский зверь во Франции, или пророки и чудотворцы в Иудее… в общем, много чего. Опять же нельзя валить всё в одну кучу, надо как-то различать чудеса реальные и чудеса, придуманные позже по мотивам этих реальных. Кроме того, многие люди, просто поотиравшиеся рядом с Граалем, подержавшие его в руках — как бы намагничивались от него и некоторое время потом были способны на многое; тот же Мерлин, например, или Кроули, был такой чёрный маг — совсем недавно… Наконец, бывают и просто чудеса, не связанные с Граалем — просто в его присутствии они происходят охотнее и мощнее.

Такое вот «выеденное яйцо»…

Кстати говоря, всё это — моя «интертрепация», как говорит Ирочка, потому что это слово она может выговорить только так. Ибо, повторяю, Отто Ран писал такими околичностями (и таким дурным почерком…), что я даже не сочувствую несчастному поганцу, вынужденному разбираться с древнеарамейскими буковками с точечками и крючочками по бокам.

Каждому своё.

Поняли. Просто — кристально — ясно.

Поэзия.

Палабра де кохонес веллудас де папа романо!..