Я это к чему? К тому, что мы уже неделю сидим на попе. Примчались, можно сказать, пешим драпом и сильно разогревшись от трения об воздух, тут же, как с куста, спикировали на нас Крис с доном Фелипе, я думал, сейчас мы возьмём с какого-нибудь тайного склада волшебный компас, волшебный ключ и волшебный отбойный молоток — и пойдём вызволять из темницы родителей и присных.

И что? Вот уже неделю сидим на попе.

Правда, дзед, который успел послужить и в американской морской пехоте, говорит, что вся армейская жизнь укладывается в девиз: “Run&Wait” — «Беги и жди». А жизнь сейчас почти армейская. Мы прибежали, теперь ждём. Я согласен, да, такова жизнь.

Но такая — она раздражает.

Поганец опять принялся за записку. Я забыл сказать: он её перевёл. В первый же день. С иврита. Звучало это так:

С радостью великой получил известие о рождении сына твоего что он здоров и цел..

… и слава города Эмауса и всей Иудеи. Я желаю им богатства и сча…

Эту весть добрую услышал от Финогена врача греческого …

Живем в эпоху интересную наиболее поэтому не повредит спросить, что думают о нас…

… день родились пророк один и праведник один!

У пророка нет дома в отечестве). Иногда он похож на кустарник на одинокой горе, и…

Иногда он является как демон с тремя ртами, испускающими огонь

…солнце и ангел лика луны. По одной пылинке он воссоздаст весь этот…

…океан. Он готов пройти грязь и пытки чтобы спасти этот весь…

…око ангела не уследит за ним. И даже тысячи мудрецов и толкователей не см…

Есть ли сегодня кто-нибудь, кто достиг высоты такой же? Существовал ли в прошлом?

Праведник похож на светлое зеркало, красота и уродство разделяются сами рядом с ним. Весь мир…

…сам открыт всем. Не ограничивает себя ничем и каждое мгновение преодолевает…

…и всегда заставляют людей терять покой жизни. Но скажи мне куда уходили древние…

Когда меч сверкающий в руке твоей ты караешь или даруешь жизнь не по желанию железа но по…

…уходит и в жизни откроешь смерть и в смерти найдёшь жизнь. Но когда попал в это…

Теперь поганец присмотрелся к буковкам и говорит, что это не древний иврит, а вовсе даже арамейский. У этих языков один и тот же шрифт, только арамейские буковки ещё и со всякими там точечками над и по сторонам, с добавочными крючочками и вообще. Если учесть, что ни в том, ни в другом языке не пишут гласных, а эти древние ещё вдобавок не разделяли слов пробелами (видимо, экономя дорогой пергамент) — то один и тот же набор значков можно прочитать сорока шестью различными способами. Если учесть, что все строки оборваны примерно на середине — количество вариантов прочтения возрастает до ста сорока шести. А если учесть ещё, что многие буквы полустёрты, и непонятно, есть у них крючочки и точечки или нет — то добавьте к ста сорока шести ещё нолик. Сзади. Пять из них поганец уже сварганил и тужится над шестым.

Я уже говорил, что считаю библиологию в частности и историографию вообще разновидностью гадания на кофейной гуще (причём кофе берётся, как правило, желудёвый)? Если не говорил, то вот — говорю.

Продолжаю ломать голову. Почему отец отправил именно эту записку? В ней обозначено место, где он находится? Я пытаюсь донести эту мысль до поганца, он отмахивается. У него уже девять теорий того, что произошло, и вот-вот появится десятая, самая гениальная.

Везде, как вы понимаете, разоблачается сионистский заговор.

Не с кем посоветоваться, не с кем. Советуюсь с Ирочкой. Толку — ноль. Ходим с ней гулять.

В Москве нехорошо. Что ни день, то пожары и даже взрывы — причём это не диверсии, каждый день выступают московские менты и пожарные и твердят, твердят: не диверсии, не теракты, возгорание такое-то и такое-то вызвано естественными причинами (или природными, или по неосторожности, или как-то ещё), без паники — и будьте аккуратными, будьте бдительными… Но при этом «все жандармы на углах, все войска на ногах, а нет покоя ни в светлый день, ни в тёмную ночь». Кроме шуток: иногда мне кажется, что сюда согнали всех ментов по крайней мере с европейской части России. Их больше, чем нормальных людей.

Они боятся. Они знают что-то такое, чего не знаем мы все — и боятся.

Дора Хасановна — старуха страшная, модная и умная. У неё седые волосы, стянутые сзади в стильную косичку: от темени к шее, — серьга в ухе и кожаные галифе, в которых она гоняет на зелёном «сузуки», похожем на хищного кузнечика. Я таких старух ещё не видел и, надеюсь, больше не увижу. Дзед от неё в восторге. Так вот, Хасановна сказала, что несколько лет назад из-под Москвы вывезли какую-то чёртову прорву — несколько сот эшелонов! — термита, заложенного там ещё при Сталине. Чтобы, когда подойдёт Гитлер, спалить его вместе с Москвой на хрен (это не она сказала, это я сам придумал; если кто не понял, то это сарказм). И слухи об этом в ментовские круги наверняка просочились, по дороге деформировавшись, и теперь они да, каждого окурка боятся…

Но я сам видел, как парень бросил окурок в урну, и она сразу полыхнула огнём; и видел, как дама села в машину, повернула, наверное, ключ зажигания — и под капотом взорвалось, не так чтобы сильно, но крышку сорвало, и всё вокруг сразу покрылось жирной копотью, дама успела выскочить, но машину не смогли погасить, она сгорела дотла. А у тёти Ашхен в руках почти взорвалась сковородка. В общем, дела обстояли неважно…

Я попытался найти что-нибудь полезное в бумагах Отто Рана, но потерпел оглушительное фиаско. Двадцать часов работы. Пять листов подробнейшего описания ничтожности и никчемности человека как объекта, субъекта, личности и вещи в себе. От безумия меня спасло последнее, если можно так выразиться пятистишие:

Как они мне надоели!

Надо полагать, у достопочтенного Отто были веские основания не любить тех, кого он считал богами. Сам-то я, как вы понимаете, агностик, но выражаться так категорично не стал бы.

Дзед где-то рыскал по своим секретным делам, но изредка присоединялся к нашим прогулкам.

Я тебе, Стёпка, про холеру говорил уже? В смысле, про язву. Вот она и приключилась. Ну, не в прямом смысле… только в прямом мне ещё и не хватало…

Любовь, сынка, это не совсем такая штука, что о ней думают. И уж точно совсем не такая, что говорят. То есть в молодости дотумкать трудно, сравнивать не с чем, а когда поживёшь подольше, оно как-то виднее… хотя не сразу. Сильно не сразу. Потом. После…

А сначала — я сидел и смотрел. У нее кудряшки не кудряшки, нет, не кудряшки, рыжий такой одуванчик, дунешь — разлетается, прижмёшь — пружинки такие в ладонь упираются, упрямятся, но это уж потом — потом, да не после… Эх, Стёпка, какую жизнь прожил, а такого не было со мной, вот те крест, вот те нолик. Правнуки мои сейчас в крестики-нолики режутся, Стёпка, правнуки, а прадед ихний, как одуванчик нетроганный, сидит и смотрит, как рыжие пружинки по подушке катаются-перепрыгивают. Не поверят, говоришь? Так я и не говорил никому. Старый, конечно, дурень, но из ума не выжил, только решился. Ума в смысле решился, ты не подсказывай, а то по затылку съезжу и сам себе рассказывай… Да ладно, я не обиделся. Если повезёт, и с тобой случится — сам поймёшь.

В общем, сижу я, не дышать стараюсь, потому что она-то уже и дышит по-другому — вот-вот проснётся. Реснички рыжие подрагивают. Прыг — и из-под ресниц глазищи её огромные. Прямо в меня. Навылет. И…