Но в Новгороде было неспокойно. В 1377 г. здесь произошли большие пожары, причем сгорел ряд церквей. Данных о намеренных поджогах у нас нет, но, возможно, они имели место. В связи с описанием Куликовской битвы новгородский летописец предается размышлениям о том, что нашествие Мамая на Русь явилось наказанием божьим за грехи, и в связи с этим приводит рассуждение о раздирающей общество розни: «се же бысть грех ради наших: въоружаются на них иноплеменьници, да быхом ся отступиле своих неправд, от братоненавидениа, и от сребролюбиа, и в неправды судящих, и от насилья…»[2086] Ясно, что за этой тирадой скрывается какая-то реальная картина обостренных классовых противоречий и политической борьбы.
После нашествия на Русь в 1382 г. Тохтамыша, когда наметилось ослабление политических связей отдельных русских княжеств с Москвой, замечается рост сепаратистских тенденций и среди новгородского боярства. Как указывалось в параграфе третьем настоящей главы, в Новгородской земле появляются литовские князья, получающие в кормление новгородские пригороды. Это обстоятельство вызывает протест со стороны пригородного посадского населения. В 1384 г. в Новгород явились «городцане» из Орехова и Корелы с жалобой на князя-кормленщика Патрикия Наримантовича. У последнего нашлись защитники среди населения Славенского конца. В Новгороде снова начались волнения. «И князь Патрикии подъя Славно и смути Новъгород». Очевидно, черные люди «славляне» при помощи Патрикия Наримантовича хотели свести свои счеты с тысяцким и некоторыми новгородскими боярами. Собрались два веча: одно на Ярославове дворе, другое — на Софийской стороне. Многие явились на вечевые собрания «в оружьи, аки на рать, и мост великыи переметаша». По Новгородской первой летописи, дело не дошло до сражения только потому, что новгородское правительство согласилось вывести князя Патрикия Наримантовича из Орехова и Корелы. Взамен этих городов ему были даны в кормление Старая Руса и Ладога. Несколько иначе (и, вероятно, более правильно) рисует события Новгородская четвертая летопись. Согласно ее версии, сражение произошло. Сторонники тысяцкого «биша грабежников и полупиша». Лишь после «усобной рати» и длительных переговоров состоялось вечевое решение (оформленное в специальной грамоте) о выводе Патрикия из одних городов и передаче ему других.
В то время было еще сильно среди горожан и влияние проповеди стригольников. В 1382 г. суздальский архиепископ Дионисий проехал через Новгород в Псков с грамотами патриарха Нила, в которых обличалась ересь стригольников. Новгородский летописец в связи с рассказом об этом не упускает случая осудить «злых человек, дияволом наущеных», деятельность которых мешает утверждению «правоверней вере истиннии крестияньстеи»[2087]. Имеются в виду, конечно, стригольники.
Примерно, на те же размышления (о людской «злобе», вызывающей божью «казнь») наводят летописца пожары в Новгороде в 1384–1385 гг.[2088] И опять в покаянном тоне летописца слышится тревога по поводу того, что в Новгороде не прекращаются волнения народа, не утихает социальная рознь.
В 1385 г. в Новгороде была проведена важная судебная реформа, которая должна была содействовать укреплению позиций господствующего класса и в то же время смягчению (путем незначительных уступок черным людям) социальных противоречий. На вече в присутствии посадника, тысяцкого, бояр, житьих людей, черных людей было утверждено путем присяги («крестного целования») решение, согласно которому митрополит не должен был судить новгородцев в своей резиденции — Москве и производить периодический суд в Новгороде («человаша новгородци крест на том, не зватися к митрополиту на Москву на суд…»). Церковный суд, по вечевому решению 1385 г., должен был производиться новгородским архиепископом при участии представителей от новгородских светских феодалов (по два боярина и по два житьих человека от каждой из тяжущихся сторон). Одновременно были разработаны принципы организации двух гражданских судов (посадника и тысяцкого), на которых, так же как и на суде архиепископа, должны были присутствовать четыре боярина и четыре житьих человека (два со стороны истца и два со стороны ответчика)[2089].
В другой своей работе я пытался доказать, что продуктом судебной реформы 1385 г. была первая редакция Новгородской Судной грамоты. Я попытался выделить из дошедшего до нас (в поздней редакции) текста этого памятника те статьи, которые могли быть составлены в 1385 г.[2090]
В указанной работе я видел смысл реформы 1385 г. в провозглашении независимости Новгорода в сфере церковного и гражданского суда от Москвы[2091]. Но я не подчеркнул в должной мере того, что организация в Новгороде в 1385 г. судов архиепископа, посадника, тысяцкого была также серьезным актом внутренней политики новгородского правительства. Издание Новгородской Судной грамоты (в ее первой редакции), принятой на вече, должно было, по мысли новгородских властей (духовных и светских), продемонстрировать перед населением, что правительство проявляет заботу об общенародных нуждах и гарантирует населению справедливость. В то же время разделением судебных функций (между архиепископом, посадником, тысяцким) феодальный суд организационно укреплялся.
Весьма возможно, что реорганизация в 1385 г. церковного суда преследовала и более специальную цель — борьбу с теми, кто придерживался учения стригольников. А такая борьба продолжалась. Характерно, что в 1386 г., т. е. через год после принятого на вече постановления о новом судоустройстве, в Новгород явился епископ пермский Стефан[2092] и, по-видимому, тогда же новгородский архиепископ Алексей поручил ему составить «Поучение», в котором обличалась ересь стригольников. Обращение Алексея к Стефану было вызвано, по-видимому, тем, что он был известен своей деятельностью по насаждению христианства в Пермской земле. Но вряд ли можно думать, что Стефан прибыл в Новгород только по приглашению новгородского архиепископа. По всей вероятности, он выполнял в Новгороде какое-то великокняжеское поручение.
Дело в том, что уже с конца 70-х годов (после смерти митрополита Алексея, умершего в 1378 г.) Стефан действовал в Пермской земле в качестве миссионера, посланного из Москвы церковными властями. Хорошо известно, что им была создана специальная пермская азбука, при помощи которой среди местного населения распространялись богослужебные книги. С 1383 г. Стефан был утвержден епископом вновь созданной Пермской епархии[2093]. Деятельность Стефана, содействовавшая включению Пермской земли в состав единого централизованного государства, конечно, имела известное прогрессивное значение. Но в то же время он выступал как представитель московского правительства, установление власти которого в Пермской земле сопровождалось укреплением аппарата принуждения, усилением эксплуатации. Поскольку Стефан выступал в качестве проводника церковной политики митрополичьей кафедры, направленной к христианизации местного населения, протест последнего часто принимал форму борьбы за сохранение старого языческого культа. В «Житии» Стефана рассказывается, что жители Пермской земли неоднократно хотели его убить: «и прямо лучными стрелами своими стрел яти его жадахоу и тако прочее смерти его предати хотяхоу». Когда Стефан стал сокрушать языческих идолов, то его со всех сторон окружило множество людей: «яко звери дивии устремишася нань, единаче с дреколием, дроузии же от них мнози похващахоу топоры об одну страну остры в руках их, обету пиша же его отвеюду…»
В Житии Стефана говорится, что среди населения Пермской земли образовались две враждующие между собою группы: новокрещены, поддерживавшие русского миссионера, и люди, отказывавшиеся принять крещение и поэтому относившиеся к нему враждебно: «и лучися разделитися народу на две части; и единая страна нарицашесь христиане новокрещении, а другая часть нарицашесь кумирослужителници невернии, и не бе промеж ими съгласиа, но распря, и несть мира в них, но разгласие»[2094]. Из Жития не совсем ясно, на какой социальной основе произошло это выделение двух групп. Однако можно уловить, что против Стефана, как агента московского правительства, выступили местные волхвы, принадлежавшие к патриархальной знати и пользовавшиеся влиянием среди жителей («соуровейшии моужи, невернии человецы и еще некрещени соуще, собравшиеся мнози, и от них овии соуть волсви, а друзии кудесници, инии же чаротворици и прочии старци их…»). Они, по словам Жития, отстаивали «веру свою» и «пошлина Пермьскиа земли». Это значит, что волхвы призывали местное население (у которого шел процесс разложения патриархальных отношений и классообразования) восставать против христианизации и бороться за сохранение языческой религии, с тем чтобы под идеологической оболочкой сохранить общественный строй, ими возглавляемый. Наибольшую активность в борьбе со Стефаном проявлял волхв Пам, занимавший видное положение в местном обществе («влъхвом начальник, обавником старейшина, отравником болший…»)[2095]. Он обращался с призывом к «мужам пермстиим» не «оставлять… отческих богов», «не забывать… жрътв и треб их», «не покидывать… старых пошлин», «не пометывать… давныя веры».
