Образование централизованного государства феодальная историография конца XV–XVII в. вставляла в рамки всемирно-исторического процесса, который в свою очередь представлялся ей в виде смены империй. Расценивая Русское единое государство как третье из самых могущественных царств, имевших всемирно-историческое значение, как третий Рим, подводя под это утверждение основы генеалогического характера (о преемственности власти римского императора Августа и московских князей и царей), феодальные историографы идеологически обосновывали задачи внутренней и внешней политики русского правительства, направленные к укреплению централизованной феодальной монархии и усилению ее международного авторитета.

XVIII столетие — важный этап в развитии историографии как в странах Западной Европы, так и в России. История как наука постепенно приобретает самостоятельное значение, все более отделяясь от литературы и публицистики. Расширяется источниковедческий фундамент исторических трудов. В XVIII в. в России был опубликован ряд памятников исторического прошлого (летописи, актовый материал, документы, касающиеся дипломатических сношений, и т. д.). Религиозно-церковная точка зрения на исторические явления все более вытесняется попытками их рационалистического объяснения. Все эти новые явления в области историографии нашли отражение и в трактовке дворянскими историками XVIII в. проблемы складывания Русского централизованного государства.

По своей классовой сущности взгляды дворянских историков XVIII в. на характер и пути образования единого государства на Руси не отличались от взглядов летописцев и книжников конца XV–XVII в. Это взгляды представителей феодального лагеря. Из летописной историографии заимствовали дворянские историки и многие элементы концепции: сведение процесса образования Русского централизованного государства к истории самодержавия, периодизацию этого процесса, его общую оценку.

Все же у дворянских историков XVIII в. было много нового по сравнению с их предшественниками в самом подходе к проблеме складывания Русского централизованного государства. Для дворянской историографии XVIII в. со свойственным ей рационалистическим мировоззрением характерно представление о «естественном законе» (начале, заложенном в самой природе человека) как предпосылке устройства общества и государства. Возникновение государства, с этой точки зрения, есть стеснение воли, свойственной природе людей, но стеснение, полезность которого подсказывается их собственным природным разумом («неволя… по своей воле»). Отсюда представление о том, что государство возникает на основе «естественного закона», сочетается в дворянской историографии XVIII в. с идеей о добровольном договоре людей с носителями власти как начальном моменте в жизни государства. Теория «естественного закона» и добровольного договора применительно к объяснению истории государства (особенно четко раскрытая в России В. Н. Татищевым[27]) пришла на смену теории провиденциализма, свойственной более раннему периоду феодальной историографии.

Наряду с рационалистическим подходом к вопросу о государстве, для дворянской историографии XVIII в. характерно большое внимание к структуре власти в феодальной монархии, к проблеме взаимоотношения монарха и дворянской аристократии. Это объясняется тем интересом, который различные группировки господствующего класса XVIII в. проявляли к путям развития абсолютизма в России. Одно политическое направление ратовало за укрепление абсолютистской монархии, опирающейся на широкие круги дворянства и обеспечивающей Интересы формирующейся буржуазии. Другое направление исходило в своих политических предположениях из стремления обеспечить достаточно полное участие в государственной жизни России родовитой аристократии. В историографической оценке образования Русского централизованного государства одно из этих течений дворянской политической мысли нашло выражение в трудах В. Н. Татищева, другое — в трудах М. М. Щербатова. Собственно говоря, в этих двух исторических концепциях повторилась (в новых условиях XVIII в.) та политическая борьба в феодальном лагере, которая в XVI в. породила две точки зрения на процесс складывания Русского централизованного государства — Ивана Грозного и А. М. Курбского.

Дворянский историк второй четверти XVIII в. В. Н. Татищев, являясь представителем господствующего класса — русского «шляхетства», осознающего себя как привилегированное сословие, и подходя к осмысливанию исторического процесса с рационалистических позиций, лучшей формой государственного устройства считает самодержавие: просвещенный монарх, по его мнению, должен обеспечить стране все возможности поступательного развития. С этой точки зрения В. Н. Татищев рассматривал прошлое России, находя, что с крепостью самодержавия связаны лучшие периоды ее истории, а упадок самодержавия сопровождался несчастьями для страны. История России началась, по В. Н. Татищеву, с установления самодержавия. Уже Рюрик «самовластие утвердил, которое до кончины Мстислава Петра (сына Владимира Мономаха. — Л. Ч.), от его дел великим именованного, ненарушимо содержалось…»[28].

После смерти Мстислава (вторая четверть XII в.) великие князья потеряли свое значение, удельные, напротив, приобрели большую силу. Ослабление власти великого князя облегчило установление над Русью татаро-монгольского ига. «Чрез то самодержавство сила и честь русских государей угасла». Последствия этого были плачевными для Руси. Литовские князья стали захватывать русские земли; в Новгороде, Пскове, Полоцке образовались «собственные демократические правительства» (так называет В. Н. Татищев боярские республики), угасли «духовные науки», народ погряз в суеверии. Все это продолжалось около 150 лет[29].

Восстановителем самодержавия на Руси, по В. Н. Татищеву, явился Иван III. Свергнув татарскую власть, он «паки совершенную монархию восставил, и о наследии престола единому сыну, учиня закон, собором утвердил…». Преемники Ивана III — Василий III и Иван IV довершили его дело, вернули земли, захваченные Литвой и татарскими ханами, расширили пределы государства. Только «бунты и измены» «некоторых безпутных вельмож» помешали Ивану IV удержать за Россией «завоеванную Ливонию и часть не малую Литвы»[30].

Изучение процесса ликвидации политической раздробленности на Руси, по мысли В. Н. Татищева, должно убедить в том, «сколь монаршеское правление государству нашему прочих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государева умножается, а через прочия умаляется и гибнет»[31]. В соответствии со своим классовым дворянским мировоззрением В. Н. Татищев полагал, что движущей силой истории является государство (в форме монархии).

Представитель крупной русской аристократии — князь М. М. Щербатов также сводит русский исторический процесс преимущественно к развитию самодержавия. Следуя летописной традиции, он видит основную линию общественной эволюции России в перемещении столицы государства из Киева во Владимир-на-Клязьме[32], затем — в Москву[33]. В соответствии с этим он, как и составитель Степенной книги, ведет единый счет великим князьям — киевским, владимирским, московским.

Воспринятая М. М. Щербатовым из летописной историографии идея собирания московскими князьями своих вотчинных земель получает в его концепции своеобразное преломление. Сторонник монархии такого типа, в которой значительную роль играет аристократия, М. М. Щербатов переносил этот политический идеал и в прошлое. Ему казался наиболее совершенным строй, при котором великий князь правит при содействии подчиненных ему князей. Поэтому, положительно расценивая объединение Руси, М. М. Щербатов не одобряет политику князей, сурово расправлявшихся со своими противниками, считая это проявлением честолюбия. Когда Россия находилась во «всегдашних смущениях и междоусобных бранях… — пишет М. М. Щербатов, — главные попечения князей, которые не хотели чрез честолюбие свое в конечное разрушение Россию привести, состояло употреблять всевозможные способы, дабы основательными поставленными договорами брани и вражды предупредить»[34]. Относясь, вообще говоря, весьма положительно к Дмитрию Донскому, М. М. Щербатов недоброжелательно отзывается о насильственном подчинении им других князей. По мнению М. М. Щербатова, сооружение в 1367 г. в Москве каменных укреплений «произвело в великом князе мысли честолюбия и самовластия… Оградя каменною стеною град свой», Дмитрий Донской разрушал «ту крепость, которая есть превышающая все, то есть поверенность своих союзников и добрую веру, нарушение коих во всю жизнь его ему безпокойства наносило; он стал требовать, чтобы все российские князья ему безпрекословно повиновались, на желающих же содержать свои правы зачал разные нападения делать»[35].