Как только он за ней скрылся, экипаж сделал музыку погромче, с энтузиазмом закурил хозяйский «Давидофф», и водила, молодой широкоплечий мужик с рассеченной левой бровью и широкими разбитыми ладонями, сказал:

— Серый, ты «зубило» белое метрах в пятидесяти от нас сечешь?

Тот, к кому он обратился, шустро повернул здоровенную, коротко стриженную башку на толстом обрубке шеи и, всмотревшись в опускавшуюся темноту вечера, отозвался:

— Засек, — и, вопросительно глянув на рулевого, буркнул: — Не возбуждает.

Водитель затянулся и негромко сказал:

— Я ее срисовал на выходе из города, она конкретно ведет нас. При Дипе говорить не хотелось — вдруг захезает.

Третий цыплаковский телохранитель, бывший спецназовец из кагебешной «Волны», хрустнул костяшками пальцев и предложил:

— А может, прижать его сейчас и отбить у экипажа нюх, чтобы весь интерес сразу пропал?

В это самое мгновение, как будто услышав его, из «зубила» кто-то вышел и неторопливой, гуляющей походкой направился к иномарке. Отработанным, доведенным до автоматизма движением цыплаковская гвардия выхватила стволы и, дослав патроны в патронники, замерла, подобно барсу в засаде, а мужичок из «девятки», оказавшись усатым и вежливым, тихонечко постучал в водительскую дверь «вольво», а когда стекло опустилось, сказал ласково:

— Спокойной ночи, — и щелкнул при этом пальцами.

Сейчас же на сидевших в иномарке храбрецов навалилась неудержимая зевота, головы их бессильно свесились на грудь, было слышно, как упали пушки из их расслабленных рук, и стражи депутатской неприкосновенности захрапели громко и страшно.

Настроение было отличным. Хоть и двенадцатилетний, «мерседесовский» «двигун» уверенно тянул тяжело груженную машину по дороге и расходом соляры вызывал у сидевшего за рулем Ивана, Кузьмича Скворцова самые нежные к себе чувства. «Умеют делать, сволочи», — уважительно подумал он об империалистах и, вспомнив дубовые педали «МАЗа», на котором когда-то возил щебень, вздрогнул и, сплюнув, сказал вслух несколько странно: «Москва Воронеж хрен догонишь».

Из себя был он мужиком высоким и плечистым, и хоть давно уже перевалило за сороковник, а напарник Мишка постоянно кличет его Иваном Кузьмичом, но давешнюю-то плечевую, что волокли, наверное, верст пятьсот, драли с ним на равных, да еще как, — известно ведь, что старый конь борозды не испортит. Да и вообще, все в этом рейсе сложилось путем: солярка подвернулась левая, и на ней удалось «подняться»; на «парахете», куда привозили груз, земляков приняли радушно и, до отвала накормив, презентовали еще каждому по мешку соли — дома пригодится, — а подвернувшаяся шкуреха оказалась девушкой ласковой и без претензий.

Заметив здоровенный знак-указатель: «Ленинград», неподалеку от которого виднелась скромная табличка: «Санкт-Петербург», Иван Кузьмич ощерил крепкие еще, прокуренные зубы и, представив, как после баньки напьется пива с зажаренными до хруста охотничьими колбасками, даже застонал, не забыв, однако, сбросить скорость до шестидесяти, как и было положено.

Отметив про себя, что при торможении машину никуда не ведет, он перестроился в правый ряд и, въехав в город, начал ее придерживать, чтобы красневший впереди светофор миновать по зеленому. Неожиданно на секунду он как бы потерял сознание — перед глазами возникла непроницаемая пелена, а затошнило так сильно, что через мгновение его буквально вывернуло наизнанку, и, когда все это прошло, не осталось никаких чувств и мыслей, кроме бешеной злобы и ненависти ко всему окружающему.

Сняв ногу с тормоза, Иван Кузьмич привычно врубил скорость и, дав по газам до упора, с замирающим от восторга сердцем легко своротил в сторону какую-то зазевавшуюся иномарку и, заняв средний ряд, с восторгом заметил, как шарахаются в разные стороны от его колес сволочи автовладельцы, от которых на дорогах одна только беда. Разбуженный происходящим, сзади на спальном месте заворочался напарник — несмышленыш Мишка и, видимо узрев происходящее, испуганно зашептал:

— Кузьмич, остановись, ты чего, Кузьмич?..

Ощутив его руку на своем плече, Скворцов, не оборачиваясь, со страшной силой ударил салапета в сопливую рожу и, услышав, как брякнулось его вырубившееся тело, довольно хмыкнул:

— Не перечь, сынок, старшим.

Настроение у него улучшалось прямо на глазах, а все оттого, что задумавшийся водила «фиата» увернуться не успел, и, когда Скворцов легонько крутанул рулем, тот стремительно вылетел на встречную полосу, столкнулся с каким-то другим лохом, в них впилился еще кто-то, и все это загорелось, — в общем, умора.

Внезапно перестав смеяться, Иван Кузьмич снова ощутил прилив дикой злобы и, чувствуя, как от ненависти ко всему окружающему даже застилает чем-то кровавым глаза, в районе автобусной остановки круто принял вправо и, заехав колесами на тротуар, с наслаждением почувствовал удары людских тел о бампер. Так ему удалось проделать еще пару раз, а потом стал слышен громкий вой сирен, перемежающийся гавканьем ментов поганых, и, улыбнувшись недобро, Иван Кузьмич внезапно резко крутанул рулем вправо, так что разговорчивый ментяра в своем сразу врезавшемся в столб «жигуленке» заткнулся. В ту же самую секунду стали слышны резкие хлопки выстрелов, но машина уверенно катилась вдоль почему-то опустевшей улицы, и, подумав: «Стрелять не умеете, сволочи», Иван Кузьмич резко дал по тормозам. Увидав в зеркало заднего вида, как испуганно задергались преследовавшие его гаишники, он громко рассмеялся и, чтобы было не скучно, пустил свой бампер по припаркованным у тротуара лайбам.

Постепенно дорога опустела совершенно, ехать сделалось неинтересно, и, заметив вдалеке множество ярко сверкавших гаишных маячков, Иван Кузьмич даже обрадовался и, прошептав: «Привет, ложкомойники», вжал педаль газа до упора. Машина неслась стремительно, и только в последнюю минуту Скворцов разглядел, что на тротуаре, укрывшись за будкой троллейбусной остановки, затаился грейдер, а во всю ширину проезжей части положена «гребенка», и стало ясно, что, по ментовскому разумению, он должен непременно пропороть колеса своего грузовика о его шипы.

«Не дождетесь, псы поганые». Нога его мягко легла на педаль тормоза, а руки привычно начали выворачивать руль, стараясь сделать это своевременно и плавно, и тяжело груженная фура, едва не опрокинувшись, устремилась в боковой проезд.

Там его, оказывается, тоже ждали — на пути громоздился здоровенный бульдозер, и, заметив по правую руку стоящие прямо на асфальте столики, Скворцов закричал яростно: «Приятного аппетита» — и, проехав по ним, на всем ходу врезался в сияющую стеклянную витрину, на которой было написано красочно: «Ресторан». Последнее, что он запомнил, было что-то длинное и острое, стремительно надвигавшееся на его лицо, на короткое мгновение мозг пронзила боль, затем она ушла, и все краски мира для Ивана Кузьмича навсегда потухли.

Чувствуя в ногах противную слабость и ощущая, как съеденное на халяву начинает подступать к горлу, Алексей Михайлович сдал в гардероб свое меховое кожпальто и, поднявшись по лестнице на второй этаж, двинулся вдоль по коридору. Открыв нужную дверь, он очутился в небольшом предбаннике, где присутствовал солидных размеров письменный стол, а за ним — миловидная девица в белом медицинском халате и колпаке.

— Моя фамилия Цыплаков, я записан на семнадцать ноль-ноль, — с достоинством, дрожащим голосом поведал депутат, а сидевшая сверилась по журналу и, изрядно выставив клиента из денег, сказала ласково:

— Матрона пока еще занята, подождите немного, — и указала изящно ручкой с блестящими ноготками на кресло.

Поддернув брюки, народный избранник присел, однако ненадолго, — открылись двери, и вышел прилично одетый пожилой мужик в очках и кривом галстуке. Глаза его были широко открыты, и в них застыло выражение ужаса, чело было бледно, и шел он как-то странно, будто внутри него был вставлен большой, заостренный кол. «Батюшки», — подумал Алексей Михайлович, и рот его мгновенно наполнился тягучей слюной, а из-за двери уже слышался голос: