А дело было в том, что кот мазаевский Кузьма намедни приказал долго жить. Пребывая постоянно в маразме, он издох на кухне возле миски со жратвой, расстроив всех до невозможности, особенно Варвариного Мишку.

Успел Александр Степанович как раз вовремя: супруга мазаевская с невесткой накрывали стол к завтраку, а сам Мазаев, стоя посреди гостиной, беззлобно поминал майора, который «ушел куда-то в воскресный день с утра пораньше на пустой желудок, не выкушав перцовки и не попробовав отменно запеченной буженины». Когда же Сарычев появился, то все страшно обрадовались: хозяин дома — возможности поговорить с хорошим человеком, Варвара — чему-то такому, о чем и думать грешно, а Мишка — рыжему хвостатому разбойнику, который, наевшись размоченного в молоке «Вискаса», наделал на полу лужу и улегся спать в уголке дивана.

Между тем томившийся в ожидании завтрака перед экраном телевизора Мазаев-средний услышал вдруг, как закричали пронзительно в мультфильме андерсеновские гуси: «В Лапландию, в Лапландию», и с упорством маньяка снова затронул любимую тему:

— А вы знаете, Павел Семенович, что саамов, суть лопарей, живущих в Лапландии, иногда называют «шумерами Севера»? — и, не давая времени на ответ, изрек менторским тоном: — А все потому, что жили они раньше где-то в Приуралье и позаимствовали, скорее всего частично, наследие ариев. И вот, подобно шумерам — древнему народу, который пришел в Междуречье с уже сложившейся системой знаний и создал там всемирно известную Месопотамскую цивилизацию, — саамы выдвинулись над всеми жителями Великой Тундры в плане духовной культуры, существовала которая в форме шаманизма. Авторитет саамских чародеев был необыкновенно высок…

В это самое время всех кликнули к столу, и рассказчик, мгновенно прервавшись, с энтузиазмом занялся бужениной с салатом «Московским», а перед глазами Сарычева почему-то вдруг появился огромный мрачный зал, белый алтарь, обагренный кровью, и он осознал в точности, что за знаки были на нем начертаны.

Беспокойство в его душе еще более усилилось, и, чувствуя, что кусок в горло не лезет, майор сказал:

— Спасибо, хозяева, за хлеб-соль, — и направился в свою комнату собирать нехитрый скарб.

— Чего это ты как пес с цепи сорвался? — Мазаев насупился. — Пожил бы еще, на рыбалку бы съездили…

— Спасибо тебе за все, Степан Игнатьевич, — вместо ответа сказал Сарычев, — не могу, — и, сунув Мишке под подушку какой-то небольшой плотный пакет, направился к себе.

Вскоре он со всеми попрощался и, делая вид, что не замечает слезу в Варвариных очах, вышел на улицу.

Солнце светило вовсю — близилось весеннее равноденствие, — и майор, подумав внезапно: «Скоро Новый год», тут же себя одернул: «Это что еще за раздвоение личности, не размякай, ты ведь сейчас не в Ариана-Ваэджа». Между тем он уже выдвинулся на проспект экс-пролетарского вождя и, скоро узрев завлекательную вывеску: «Жемчужина Урала», а также желая решить квартирный вопрос кардинально, не спеша зашел в обставленный с претензией на роскошь гостиничный холл.

Свободных мест было в изобилии, как видно, по причине их дороговизны, и, поселившись в однокомнатном номере люкс, майор внезапно почувствовал себя ужасно голодным, с сожалением вспомнил нетронутую мазаевскую буженину и упругим шагом человека, осознающего, чего ему надобно, направился в местную ресторацию.

Время было ни то ни се, и, несмотря на день воскресный, народу в заведении было не много: пара бандитствующих элементов всухомятку «на пальцах» степенно терла свои вопросы, трое ведевэшных младших офицеров мрачно, без баб и пьяных выкриков, сосредоточенно жрали водку, видимо, поминали кого-то, и кроме местных проституток, изготовившихся в ожидании клиентов у барной стойки, на Сарычева внимания никто не обратил.

— Покормите, уважаемый, — негромко сказал он томившемуся от безделья мэтру, и тот, несмотря на скромный майорский прикид, угадав сразу же клиента солидного и денежного, усадил его за приличный столик неподалеку от эстрады и кликнул официанта.

Майор уже съел салат, щи по-уральски с молодой медвежатиной, сдобренные лосиными потрохами, и только принялся за желтые, скользкие от масла пельмешки в сметане, как вдруг отчетливо почувствовал, как кто-то напрягает администраторшу насчет его скромной персоны.

Вволю испив клюквенного кваску, поданного в большом глиняном кувшине, Александр Степанович щедро дал официанту на чай, улыбнулся строгой мужской улыбкой не охваченному пока еще шкурью и, специально засветившись около стойки портье, вышел на улицу. Сидевшие на пару в холле с газетами в руках молодые люди в темных костюмах за ним не последовали, но едва он отошел от гостиничного фасада метров на полета, как хлопнули дверцы припаркованного неподалеку «форда-скорпио» и его приняли другие молодые люди, поплотнее и одетые менее респектабельно.

Проходя мимо газетного киоска, Сарычев купил толстенный журнал для настоящих мужчин и, усевшись на ближайшей скамейке в скверике, принялся листать его с увлечением, что, впрочем, не помешало ему отметить, что сопровождающие работали профессионально и связь осуществляли по рацухам с гарнитуром, держа микрофон на груди, а наушник в ухе. Делая вид, что ни во что не врубается, Александр Степанович показал преследователям все местные красоты, пару раз заставил поволноваться, когда садился в расписуху, и наконец совершенно четко определился, что выпасала его бригада из восьмерых волчар на трех машинах.

Работали они с энтузиазмом и умело, но опытный майорский глаз внезапно углядел такое, что захотелось громко крикнуть: «Эх, ребята, со свиным-то рылом в калашный ряд!..» — передний бампер одной из лайб был украшен номерным знаком славного города Санкт-Петербурга, и сразу стало ясно, откуда дул ветер.

Состояние души у Александра Степановича стремительно улучшалось, и причина своего недавнего паскудного настроения стала очевидна: засветился он, как видно, перед ментами во время инцидента с Варвариным супругом, те стуканули в Питер, и вот, здрасьте вам, мафия бессмертна.

Дальше дело техники, — выпасали его скорее всего от мазаевского дома и нынче, очевидно, желают взять живым, а убивать будут медленно и неоригинально. Ну там вначале пальцы отрежут все, потом кастрируют, затем глаза выдавят или, наоборот, вначале зрения лишат — вот безграничный простор для полета буйной бандитской фантазии. Вспомнив о продолговатом предмете в чехле из-под спиннинга, упрятанного в гостиничном номере так, что на скорую руку навряд ли и отыщется, майор нехорошо усмехнулся и, стараясь держаться многолюдных мест, неторопливо направился к уральской жемчужине.

Было холодно, и в сухом морозном воздухе покрытые снегом вершины казались совсем близкими. Внизу, у подножия горы, неподвижно застывшие ели стояли словно одетые в саван, и Гидаспа вдруг отчетливо понял, что возвращаться по лесной тропе он будет уже один.

Учитель уходил. Навсегда. Он сидел на камне, оперевшись руками о посох, и ветер трепал его седые длинные волосы, а глаза были все такие же пронзительно-голубые, и не верилось, что закат они уже не увидят.

— Помни, Гидаспа, — негромкий голос заставил Сарычева смахнуть слезу и обернуться, — хварна — это возможность подняться над жестоким законом мироздания, люди, ею одаренные, способны влиять на ход событий, управлять временем и пространством, на них не действуют предсказания их гороскопа, а живут они космическими ритмами. — Голос ненадолго прервался. — Запомни, дьявол Ангра-Майнью не дремлет и замыкает Божий дар в кольцо Митохта. Чем более всего отпущено живущему, тем должен он яснее различать добро и зло, поскольку самые большие злодеяния вершатся носителями хварны.

Из свинцовых, внезапно набежавших туч на землю стали падать крупные снежинки, и рассказчик опять замолчал, словно взвешивая каждое слово, а Гидаспа вдруг понял, что осталось их совсем немного.

Мир предстал перед ним захлебнувшийся в боли и муках, объятый железным крылом Эпохи Смешения, и, ясно осознав, что существует прямая связь между количеством отмеченных людей и набиравшим силу злом, он застонал и тут же услышал голос Учителя: