Неизъяснимое ликование мгновенно переполнило Сарычева, он вскочил на ноги, гулко колотя себя кулаками в грудь, припал к ране на горле бородатого и, зарычав, принялся с наслаждением пить еще теплую кровь, вбирая в себя смелость и силу поверженного врага. Наконец он насытился, сорвал с груди лежащего ожерелья и, взвалив тяжеленное тело убитого себе на плечи, начал с трудом пробираться через расщелину.

Как только майор очутился в Пещере Духов, то сразу понял, что Владыка Смерти полон гнева, — по поверхности озера ходили водовороты, густые клубы пара были ядовито-желтого цвета, и снизу, там, где проходил Великий Нижний Поток, доносились звуки, похожие на раскаты грома. «О могучий, держащий свою стрелу против сердца каждого живущего! — Не поднимая глаз, майор приблизился к мутным, пузырящимся водам и, швырнув в них труп своего врага, громко крикнул: — Возьми взамен того, что дал». Секунду тело неподвижно покоилось на поверхности, потом его подхватила бешеная водяная карусель, загрохотало страшно, и огромная воронка увлекла бородатого на дно, — духи приняли жертву. «Хуррр», — ликуя, с криком радости оторвал майор лицо от земли и, резко вскочив на ноги, внезапно увидел свою по-спартански обставленную комнату.

За окном было светло, и, взглянув на часы, Сарычев ужаснулся — было уже одиннадцать часов, и так поздно он за последние десять лет не вставал никогда. Он внезапно почувствовал, что весь мокрый как мышь — пот крупными каплями скатывался по его телу, — и майор двинулся к стулу, чтобы что-нибудь на себя накинуть. Проходя мимо АОНа, он машинально взглянул на ядовито-красный индикатор, показывавший число, и обомлел окончательно — почивать он изволил без малого двое суток.

«Да, приснится же такое», — подумалось Сарычеву, и, все еще явственно ощущая солоноватый вкус крови бородатого на своих губах, он устремился в ванную. Однако, сколько ни стоял под душем, легче не становилось, все тело знобило, голова была тяжелой, а ноги ватными, — видимо, простудился он качественно. Есть не хотелось совершенно, и по причине отсутствия видака майор даже не знал, чем бы ему заняться, — книги супруга вывезла подчистую, от последних известий по радио тошнило, — и он даже обрадовался, когда проснулся телефон. Звонил подполковник Юрий Иванович Отвесов из Особой инспекции, и, представив его тонкогубую, круглую как блин харю профессионального бюрократа, Сарычев вдруг непроизвольно сплюнул. Особист был краток — назначил время встречи, обнадежил, что пропуск будет на вахте, и отключился, — а майор, решив немного прогуляться по пути, стал потихоньку собираться — машину он решил не брать.

На улице было ясно, но холодно. Коты-беспризорники лежали, свернувшись калачиками, на крышках люков, и, глядя на них, Сарычев подумал: «Ничего, ребята, пробьемся, весна не за горами». В метро майор совершенно машинально направился к постоянно открытому турникету и, пошарив рукой за пазухой, вдруг страшно испугался, не нащупав удостоверения, а секундой позже вспомнил свой нынешний статус и, чертыхнувшись, двинул покупать жетон, как и все остальные законопослушные граждане.

Доехав до «Чернышевской», он прошелся пешочком и, действительно обнаружив на вахте пропуск на свое имя, потащился по лестнице на пятый этаж. Подполковник Отвесов мало того, что был кругломорд, так еще и брюхат. Руки он майору не подал, а, сказав: «Присядьте, Александр Степанович», мотнул брылами на притулившийся у стенки стул. Сарычев присел, а особист некоторое время шелестел бумажками и наконец спросил:

— Вот здесь вы пишете, что, когда выскочили к машине, дома не было никого. А что жена ваша в это время делала?

Майор взглянул на него недобро и произнес:

— Мы с ней расстались.

— Так. — Глаза Отвесова странно сощурились, и он быстро спросил: — И давно это у вас?

«Какого хрена ему надо», — подумалось майору, и он ответил грубовато:

— Не так чтобы очень.

— Ну а дети с кем? — Дотошный подполковник все никак не мог уняться, и Сарычеву это наскучило.

— Нет у нас детей, и потом, какое отношение это все к делу имеет, Юрий Иванович? — недоумевающе произнес он и глянул любопытному особисту между глаз.

Тот взгляд держать не стал и промолвил негромко:

— Такая вот, майор, история. В Кировском РУВДе зацепили на наркоте Золотого Орфея — известного на всю округу педераста. Стали его раскручивать, и выяснилось, что он болен СПИДом. Естественно, начали колоть его на предмет сто пятнадцатой, и этот пидер засветил вас, Александр Степанович, подробно доложив, что имел с вами половую связь.

— Чего? — Сарычеву вдруг стало смешно, однако он сдержался, а Отвесов строго посмотрел на него и продолжил:

— Опознал вас по фотографии и подробнейшим образом описал внутреннее расположение вашей квартиры, — помолчал немного и добавил: — Надо вам сдать кровушку, и немедленно, я уже звонил на Гоголя, там в курсе.

Он потянулся к телефону и, набрав номер, приказал:

— Вова, заберешь от подъезда, — а Александра Степановича успокоил: — Эта же машина вас и назад сюда привезет.

Голос у него был монотонный и невыразительный, на харе намертво застыло выражение сильной скуки, и было совершенно ясно, что дальнейшая судьба Сарычева была ему до фени.

В лечебнице на майора взглянули как на прокаженного и, взяв у него кровь, шустро кинулись ее анализировать, а самого его снова повезли на Захарьевскую и в ожидании результата определили в комнату инструкторов. Ответ не заставил ждать себя слишком долго: едва только успела за окнами сгуститься темнота, как звякнул телефон внутренней связи и Сарычева попросили к подполковнику. Отвесов обдал майора мутным взглядом и без всякого выражения, будто совсем не понимал, о чем шла речь, сказал:

— ВИЧ-реакция-то положительная, СПИД у вас, Сарычев. Это косвенно подтверждает показания педераста, и официально заявляю вам, что вопрос о вашем пребывании в органах МВД будет решать Коллегия ГУВД.

Он протянул майору подписанный пропуск и, буднично попрощавшись, сказал ему в спину:

— Вас известят.

Сарычев медленно вышел на улицу, глубоко вдохнул морозный воздух и не торопясь пошел к Неве. Что-то был он удивительно спокоен, странно даже, — ведь только что узнал, что внутри него сидит смертельная зараза, от которой спасения нет. Не секрет также, что и служение ментовское отчизне гавкнулось со страшным кипежом, а Сарычев вроде бы особенно и не переживал ни о чем. Внутри майорской головы словно грохотал гром, и в его раскатах явственно слышалось: «Во всем происходящем с тобой виноват только ты сам». Он стоял возле заиндевевшего камня набережной и, глядя на замерзший надолбами лед на реке, внезапно с удивлением ощутил, что на какое-то время стал совершенно свободным. Как там у классика-то, свобода — это осознанная необходимость? Ну вот он и будет ее осознавать, и не помешает ему в этом ни цепляние за свою жизнь (все равно подыхать скоро), ни законы, порождающие беззаконие (ясно, смерть — последняя инстанция), ни страх с корыстью, — зачем нужны они на пороге могилы? Безысходных ситуаций не существует, у сильного всегда остается выбор. Самое постыдное в жизни мужчины — это пассивность. Майор вдруг осознал, почему написано в Бусидо: «Кто держится за жизнь — умирает, презирающий смерть — живет», и, чувствуя, что начинает замерзать, а голова — дуреть от высокопарных мыслей, двинулся по набережной. Он шел, и ему невольно вспоминалось, что он читал ранее о СПИДе. Так, чума двадцатого века… полная потеря иммунитета… саркома Капоши, — звучит-то как красиво… несчастный Фредди Меркури… Припомнилась теория о том, как возник сам вирус: обделенные женским вниманием, несознательные жители джунглей трахали всячески несчастных зеленых мартышек и вскоре позеленели от СПИДа сами — природа-мать наказала, мол, не обижайте братьев (сестер) меньших.

Размышляя таким образом и задубев окончательно, Александр Степанович добрался до «Горьковской» и, чувствуя, что на сегодня впечатлений достаточно, поехал домой. Час пик давно уже миновал, и вагон подземки был полупустой. Сарычев присел с краю, у самого стоп-крана, и от нечего делать принялся вникать в расписанные на противоположной стене достоинства новых женских прокладок, как внезапно услышал шум и, повернув голову, узрел ситуацию банальнейшую. Четверо блудных сынов гор, спустившихся оттуда, по-видимому, чтобы избегнуть ужасов мобилизации, окружили какую-то девицу и, несмотря на ее негативное к этому отношение, ласково тискали и выходить из вагона не позволяли. Местные же патриоты мужского пола, преисполнившись, видимо, чувства пламенного интернационализма, делали вид, что происходящее их совершенно не интересует. Сарычеву всегда было абсолютно все равно — казах, узбек или еврей находился перед ним, но, твердо помня правило, что не важно, кто ты, а важно, какой ты, он подошел к джигитам и сказал громко: