«Совсем примерная семья…» Совсем примерная семья! Порядок, мир… Чем не отрада? Но отчего вдруг вспомнил я Страничку из судеб Царьграда: По лику мертвого царя Гуляют кистью богомазы, И сурик, на щеках горя, Румянит крупные алмазы; Наведена улыбка губ, Заштукатурены морщины, А все же это — только труп И лицевая часть картины! «Вы побелели, кладбища граниты…» Вы побелели, кладбища граниты; Ночная оттепель теплом дохнула в вас; Как пудрой белою, вы инеем покрыты И белым мрамором глядите в этот час. Другая пудра и другие силы Под мрамор красят кудри на челе… Уж не признать ли теплыми могилы В сравненьи с жизнью в холоде и мгле? «Какое дело им до горя моего…» Какое дело им до горя моего? Свои у них, свои томленья и печали! И что им до меня и что им до него?.. Они, поверьте мне, и без того устали. А что за дело мне до всех печалей их? Пускай им тяжело, томительно и больно… Менять груз одного на груз десятерых, Конечно, не расчет, хотя и сердобольно. «По берегам реки холодной…» По берегам реки холодной — Ей скоро на зиму застыть — В глубоких сумерках наносных Тончайших льдин не отличить. Вдруг — снег. Мгновенно забелела Стремнина там, где лед стоял, И белым кружевом по черни Снег берега разрисовал. Не так ли в людях? Сердцем добрым Они как будто хороши… Вдруг случай — и мгновенно глянет Весь грустный траур их души… «Ты тут жила! Зимы холодной…» Ты тут жила! Зимы холодной Покров блистает серебром; Калитка, ставшая свободной, Стучит изломанным замком. Я стар! Но разве я мечтами О том, как здесь встречались мы, Не в силах сам убрать цветами Весь этот снег глухой зимы? И разве в старости печальной Всему прошедшему не жить? И ни единой музыкальной, Хорошей думы не сложить? О нет! Мечта полна избытка Воспоминаний чувств былых… Вот, вижу, лето! Вот калитка На петлях звякает своих. Июньской ночи стрекотанье И плеск волны у берегов… И голос твой… и обожанье, — И нет зимы… и нет снегов! «Как робки вы и как ничтожны…» Как робки вы и как ничтожны, — Ни воли нет, ни силы нет… Не применить ли к вам, на случай, Сельскохозяйственный совет? Любой, любой хозяин знает: Чтобы траве пышней расти, Ее скосить необходимо И, просушив, в стога свезти… «Было время, в оны годы…» Было время, в оны годы, К этим тихим берегам Приплывали финикийцы, Пробираясь к янтарям. Янтари в песках лежали Что янтарь — смола одна, Финикийцы и не знали; Эта мудрость нам дана! И теперь порой, гуляя Краем моря, я смотрю: Не случится ль мне, по счастью, Подобраться к янтарю. Говорит мне как-то море: «Не трудись напрасно, друг! Если ты янтарь отыщешь, — Обратишь его в мундштук. Он от горя потускнеет… То ли было, например, Попадать на грудь, на плечи Древнегреческих гетер!.. Отыщи ты мне гетеру, А курить ты перестань, И тогда тебе большую Янтарем внесу я дань». С той поры хожу по взморью, Финикийцем жажду быть, Жду мифической гетеры, Но — не в силах не курить… «На сценах царские палаты…» На сценах царские палаты Вдруг превращают в лес и дол; Часть тащат кверху за канаты, Другую тянут вниз, под пол. Весной так точно льдины тают: Отчасти их луч солнца пьет, Отчасти вглубь земли сбегают, Шумя ручьями теплых вод! Знать, с нас пример берет природа: Чтоб изменить черты лица И поюнеть к цветенью года — Весну торопит в два конца… «Эта злая буря пронеслась красиво…» Эта злая буря пронеслась красиво — Налетела быстро, быстро и пропала; Ясный день до бури, ясный — вслед за не Будто этой бури вовсе не бывало. Но она промчалась далеко недаром: Умертвила сосну многовековую, Повалила наземь, обнажила корни… Плачу я над нею, глубоко тоскую! Ну, так усыхайте, девственные корнями! Нет, не пережить вам, корни, обнаженья! Ты, хвоя, рассыпься пожелтелым прахом, — Ты ведь не осилишь злого приниженья! Плачь, душа, плачь горько по сосне убитой! Лейтесь, лейтесь, слезы, молчаливо-дружно… Это — над собою сам хозяин плачет… Говорят, что бури этой было нужно!.. |
