«Нет, никогда, никто всей правды не узнает…» Нет, никогда, никто всей правды не узнает Позора твоего земного бытия. Толпа свидетелей с годами вымирает И не по воле, нет, случайно, знаю я. Оправдывать тебя — никто мне не поверит; Меня. сообщником, пожалуй, назовут; Все люди про запас, на случай, лицемерят, Чтоб обелить себя, виновных выдают! Но если глянет час последних показаний, Когда все бренное торжественно сожгут Пожары всех миров и всех их сочетаний, — Людские совести проступят и взойдут, И зацветут они не дерзко-торопливо, Не в диком ужасе, всей сутью трепеща; Нет, совести людей проступят молчаливо, В глухом безмолвии всем обликом крича! Тогда увидятся такие вырожденья, Что ты — в единственной большой вине своей — Проглянешь, в затхлости посмертного цветенья, Чистейшей лилией, красавицей полей. «Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал…» Да, да! Всю жизнь мою я жадно собирал, Что было мило мне! Так я друзей искал, Так — памятью былых, полузабытых дней — Хранил я множество незначащих вещей! Я часто Плюшкиным и Гарпагоном был, Совсем ненужное старательно хранил. Мне думалось, что я не буду сир и наг, Имея свой родной, хоть маленький, очаг; Что в милом обществе любезных мне людей, В живом свидетельстве мне памятных вещей Себя, в кругу своем, от жизни оградив, Я дольше, чем я сам, в вещах останусь жив; И дерзко думал я, что мертвому вослед Все это сберегут хоть на немного лет… Что ж? Ежели не так и все в ничто уйдет, В том, видно, суть вещей! И я смотрю вперед, Познав, что жизни смысл и назначенье в том, Чтоб сокрушить меня и, мне вослед, мой дом, Что места требуют другие, в жизнь скользя, И отвоевывать себе свой круг — нельзя! «Все чаще говорить приходится — забыл…» Все чаще говорить приходится — «забыл», И все яснее мне, что я совсем «устал»; Все чаще слышат те, с кем говорю, — «я был», И, что ни день, твержу все чаще — «я желал». Все реже сознаю, что «радость ждет меня», Совсем не говорю — «я жажду, я ищу»; И в слабых проблесках темнеющего дня, Оскудевающий, надеюсь и молчу… «Ты не гонись за рифмой своенравной…» Ты не гонись за рифмой своенравной И за поэзией — нелепости оне: Я их сравню с княгиней Ярославной, С зарею плачущей на каменной стене. Ведь умер князь, и стен не существует, Да и княгини нет уже давным-давно; А все как будто, бедная, тоскует, И от нее не все, не все схоронено. Но это вздор, обманное созданье! Слова — не плоть… Из рифм одежд не ткать! Слова бессильны дать существованье, Как нет в них также сил на то, чтоб убивать… Нельзя, нельзя… Однако преисправно Заря затеплилась; смотрю, стоит стена; На ней, я вижу, ходит Ярославна, И плачет, бедная, без устали она. Сгони ee! Довольно ей пророчить! Уйми все песни, все! Вели им замолчать! К чему они? Чтобы людей морочить И нас, то здесь — то там, тревожить и смущать! Смерть песне, смерть! Пускай не существует! Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!.. А Ярославна все-таки тоскует В урочный час на каменной стене… «Ни слава яркая, ни жизни мишура…»
Ни слава яркая, ни жизни мишура, Ни кисти, ни резца бессмертные красоты, Ни золотые дни, ни ночи серебра Не в силах иногда согнать с души дремоты. Но если с детских лет забывшийся напев Коснется нежданно притупленного слуха, — Дают вдруг яркий цвет, нежданно уцелев, Остатки прежних сил надломленного духа. Совсем ребяческие, старые тона, Наивность слов простых, давным-давно известных, Зовут прошедшее воспрянуть ото сна, Явиться в обликах живых, хоть бестелесных. И cчaстье прежних дней, и яркость прежних сил, — То именно, что в нас свершило все земноe, Вдруг из таинственно открывшихся могил Сквозь песню высится: знакомое, живое… «На коне брабантском плотном…» На коне брабантском плотном И в малиновой венгерке Часто видел я девицу У отца на табакерке. С пестрой свитой на охоте Чудной маленькой фигурой Рисовалася девица На эмали миньатюрой. Табакерку заводили И пружинку нажимали, И охотники трубили И собак со свор спускали. Лес был жив на табакерке; А девица все скакала И Меня бежать за нею Чудным взглядом приглашала. И готов я был умчаться вслед за нею — полон силы — Хоть по небу, хоть по Морю, Хоть сквозъ вечный мрак Mогилы… А тenepь вот здесь, недавно, — Полстолетья миновало, — Я опять девицу видел, Как в лесу она скакала. И за ней, как тощий призраку С котелком над головою Истязался на лошадке Барин, свесясь над лукою. Я, девицу увидавши, Вслед eй бешено рванулся, Вспыхнув злобою и местью… Но, едва вскочил, запнулся… Да не шутка полстолетья… Есть вceмy границы, мерки… Пусть их скачут котелочки За девицей с табакерки!.. |
