«Воды немного, несколько солей…» Воды немного, несколько солей, Снабженных слабою, животной теплотою, Зовется издавна и попросту слезою… Но разве в том определенье ей? А тихий вздох людской? То — груди содроганье, Освобожденье углекислоты?!. Определения, мутящие сознанье И полные обидной пустоты! «Я помню, помню прошлый год…» Я помню, помню прошлый год! Чуть вечер спустится, бывало, Свирель чудесная звучала, Закат пылавший провожала, Встречала розовый восход. Короткой ночи текст любовный Ей вдохновением служил; Он так ласкал, он так пленил, Он так мне близок, близок был — Совсем простой, немногословный. Свирель замолкшая, где ты? Где ты, певец мой безымянный, Быть может, неба гость желанный, Печальный здесь, а там избранный Жилец небесной высоты? Тебе не надобно свирели! И что тебе, счастливец, в ней, Когда, вне зорь и вне ночей, Ты понял смысл иных речей И мировые слышишь трели… «Во сне мучительном я долго так бродил…» Во сне мучительном я долго так бродил, Кого-то я искал, чего-то добивался; Я переплыл моря, пустыни посетил, В скалах карабкался, на торжищах скитался… И стал пред дверью я открытою… За ней Какой-то мягкий свет струился издалека; От створов падали столбы больших теней; Ступени вверх вели, и, кажется, высоко! Но что за дверью там, вперед как ни смотри — Не видишь… А за мной — земного мира тени… Мне голос слышался… Он говорил: «Умри! И можешь ты тогда подняться на ступени!..» И смело я пошел… И начал замирать… Ослепли, чуть вошел я в полный свет, зеницы, Я иначе прозрел… Как? Рад бы передать, Но нет пригодных струн и нет такой цевницы!.. «Кому же хочется в потомство перейти…» Кому же хочется в потомство перейти В обличьи старика! Следами разрушений Помечены в лице особые пути Излишеств и нужды, довольства и лишений. Я стар, я некрасив… Да, да! Но, боже мой, Ведь это же не я!.. Нет, в облике особом, Не сокрушаемом ни временем, ни гробом, Который некогда я признавал за свой, Хотелось бы мне жить на памяти людской! И кто ж бы не хотел? Особыми чертами Мы обрисуемся на множество ладов — В рассказах тех детей, что будут стариками, В записках, в очерках, за длинный ряд годов. И ты, красавица, не названная мною, — Я много, много раз писал твои черты, — Когда последний час ударит над землею, С умерших сдвинутся и плиты, и кресты, — Ты, как и я, проявишься нежданно, Но не старухою, а на заре годов… Нелепым было бы и бесконечно странно — Селить в загробный мир старух и стариков. «Как в рубинах ярких — вкруг кусты малины…»
Как в рубинах ярких — вкруг кусты малины; Лист смородин черных весь благоухает; В теплом блеске солнца с бархатной низины Молодежи говор звучно долетает. Почему-то — право, я совсем не знаю — Сцену вдруг из Гете вижу пред глазами! Праздник, по веселью в людях, замечаю! Молодежь гуляет… в парочках… толпами… В юности счастливой смех причин не ищет… Кончена обедня, церкви дверь закрыта, — Вижу, ясного вижу: черный пудель рыщет… Это — Мефистофель? Где же Маргарита? Юность золотая, если бы ты знала, Что невозвратимо волшебство минуты, Что в твоем грядущем радостей так мало, Что вконец осилят долгой жизни путы, — Ты была б спокойней… Можно ль так смеяться, Возбуждая зависть старших поколений! Берегла б ты силы, — очень пригодятся, Чуть настанут годы правды и сравнений… «Ты любишь его всей душою…» Ты любишь его всей душою, И вам так легко, так светло… Зачем же упрямством порою Свое ты туманишь чело? Зачем беспричинно, всечасно Ты радости портишь сама И доброе сердце напрасно Смущаешь злорадством ума? Довольствуйся тем, что возможно! Поверь: вам довольно всего, Чтоб, тихо живя, нетревожно, Не ждать, не желать ничего… «Нет, верба, ты опоздала…» Нет, верба, ты опоздала, Только к марту цвет дала, — Знай, моя душа сызмала Впечатлительней была! Где же с ней идти в сравненье! Не спросясь календаря, Я весны возникновенье Ясно слышу с января! День подрос и стал длиннее… Лед скололи в кабаны… Снег глубок, но стал рыхлее… Плачут крыши с вышины… Пишут к праздникам награды… Нет, верба, поверь мне, нет; Вешним дням мы раньше рады, Чем пускаешь ты свой цвет! |
