«Пред великою толпою…» Пред великою толпою Музыканты исполняли Что-то полное покоя, Что-то близкое к печали; Скромно плакали гобои В излияньях пасторальных, Кружевные лились звуки В чудных фразах музыкальных… Но толпа вокруг шумела: Ей нужны иные трели! Спой ей песню о безумье, О поруганной постели; Дай ей резких полутонов, Тактом такт перешибая, И она зарукоплещет, Ублажась и понимая… «В темноте осенней ночи…»
В темноте осенней ночи — Ни луны, ни звезд кругом, Но ослабнувшие очи Видят явственней, чем днем. Фейерверк перед глазами! Память вздумала играть: Как бенгальскими огнями Начинает в ночь стрелять: Синий, красный, снова синий… Скорострельная пальба! Сколько пламенных в ней линий, — Только жить им не судьба… Там, внизу, течет Нарова — Все погасит, все зальет, Даже облика Петрова Не щадит, не бережет. Загашает… Но упорна Память царственной руки: Царь ударил в щеку Горна, И звучит удар с реки. «Еще покрыты льдом живые лики вод…» Еще покрыты льдом живые лики вод И недра их полны холодной тишиною… Но тронулась весна, и — сколько в них забот, И сколько суеты проснулось под водою! Вскрываются нимфей дремавших семена, И длинный водоросль побеги выпускает, И ряска множится… Вот, вот она, весна, — Открыла полыньи и ярко в них играет! Запас подземных сил уже давно не спит, Он двигается весь, прикормлен глубиною; Он воды, в прозелень окрасив, породнит С глубоко-теплою небесной синевою… Ты, старая душа, кончающая век, — Какими ты к весне пробудишься ростками? Сплетенья корневищ потребуют просек, Чтобы согреть тебя весенними лучами. И в зарослях твоих, безмолвных и густых, Одна надежда есть, одна — на обновленье: Субботний день к концу… Последний из твоих… А за субботой что? Конечно, воскресенье. «Вот — мои воспоминанья…» Вот — мои воспоминанья: Прядь волос, письмо, платок, Два обрывка вышиванья, Два кольца и образок… Но — за теменью былого — В именах я с толку сбит. Кто они? Не дать ли слова, Что и я, как те, забыт! В этом — времени учтивость, Завершение всему, Золотая справедливость: Ничего и никому!.. «С простым толкую человеком…» С простым толкую человеком… Телега, лошадь, вход в избу… Хвалю порядок в огороде, Хвалю оконную резьбу. Все — дело рук его… Какая В нем скромных мыслей простота! Не может пошатнуться вера, Не может в рост пойти мечта. Он тридцать осеней и весен К работе землю пробуждал; Вопрос о том, зачем все это, — В нем никогда не возникал. О, как жестоко подавляет Меня спокойствие его! Обидно, что признанье это Не изменяет ничего… Ему — раек в театре жизни, И слез, и смеха простота; Мне — злобы дня, сомненья, мудрость И — на вес золота мечта! «Старый дуб листвы своей лишился…» Старый дуб листвы своей лишился И стоит умерший над межою; Только ветви кажутся плечами, А вершина мнится головою. Приютил он, будучи при жизни, Сиротинку-семя, что летало, Дал ему в корнях найти местечко, И оно тихонько задремало. И всползла по дубу повилика, Мертвый остов зеленью одела, Разубрала листьями, цветами, Придала как будто облик тела! Ветерок несется над межою; Повилика венчики качает… Старый дуб в обличии забытом Оживает, право — оживает! «Мельчают, что ни день, людские поколенья…» Мельчают, что ни день, людские поколенья! Один иль два удара в них судьбы, — Как паралитики, лишаются движенья, Как неврастеники, являют исступленья, И спины их сгибаются в горбы. О, сколько хилости и вырождений с детства! И им-то, слабым, в будущем грозят Такие страшные задачи и наследства Особых способов и видов людоедства, Каких не знали сорок лет назад. Простите, дети, нас, преступных перед вами… Природа-мать, призвав отцов любить, Их незаметными опутала сетями, И вы, несчастные, рождались матерями, Не знавшими, как вам придется жить… |
