Соборный сторож Спят они в храме под плитами, Эти безмолвные грешники! Гробы их прочно поделаны: Все-то дубы да орешники… Сам Мефистофель там сторожем Ходит под древними стягами… Чистит он, день-деньской возится С урнами и саркофагами. Ночью, как храм обезлюдеет, С тряпкой и щеткой обходит! Пламя змеится и брызжет Там, где рукой он проводит! Жжет это пламя покойников… Но есть такие могилы, Где Мефистофелю-сторожу Вызвать огонь не под силу! В них идиоты опущены, Нищие духом отчитаны: Точно водой, глупой кротостью Эти могилы пропитаны. Гаснет в воде этой пламя! Не откачать и не вылить… И Мефистофель не может Нищенства духом осилить! В вертепе «Милости просим, — гнусит Мефистофель, — войдем! Дым, пар и копоть; любуйся, какое движенье! Пятнами света сияют где локоть, где грудь, Кто-то акафист поет! Да и мне слышно пенье… Тут проявляется, в темных фигурках своих, Крайнее слово всей вашей крещеной культуры! Стоит, мошной побренчав, к преступленью позвать: Все, все исполнят милейшие эти фигуры… Слушай, мой друг, но прошу — не серчай, сделай милость! За двадцать три с лишком века до этих людей, Вслед за Платоном, отлично писал Аристотель; За девятнадцать — погиб Иисус Назарей… Ну, а скажи мне, кто лучше: вот эти иль те, Что, безымянные, даже и бога не знают, В дебрях, в степях неизведанных стран народясь, Знать о себе не дают и тайком умирают. Ну, да и я, — заключил Мефистофель, — живу Только лишь тем, что злой сон видит мир наяву, Вашей культуре спасибо!..» Он руку мне сжал И доброй ночи преискренне мне пожелал. Полишинели Есть в продаже на рынках, на тесьмах, на пружинках Картонажные полишинели. Чуть за нитку потянут — вдруг огромными станут! Уменьшились, опять подлиннели… Вот берет Мефистофель человеческий профиль, Относимый к хорошим, к почтенным, И в общественном мненье создает измененье По причинам, совсем сокровенным. Так, вот этот! Считают, что другого не знают, Кто бы так был умен и так честен. Все в нем складно — не худо, одним словом, что чудо! Добр и кроток, красив и прелестен! А сегодня открыли, всех и вся убедили, Что, во всем он и всюду ничтожен! Что живет слишком робко, да и глуп он как пробка, Злом и завистью весь растревожен! А вот этот! Сегодня, как у гроба господня Бесноватый, сухой, прокаженный, И поруган, и болен, и терпеть приневолен, Весь ужасной болезнью прожженный! Завтра — детище света! Муж большого совета, Где и равный ему не найдется… Возвеличился профиль! Дернул нить Мефистофель И кривлянью фигурки смеется… Из дневника одностороннего человека «Из Каира и Ментоны…» Из Каира и Ментоны, Исполняя церкви чин, К нам везут мужья и жены Прах любимых половин… В деревнях и под столицей Их хоронят на Руси: На, мол, жил ты за границей — Так земли родной вкуси! Бренным телом на подушке Все отдай, что взял, назад… За рубли вернув полушки, Русский край, ты будешь рад! «Да, нынче нравятся Записки, Дневники…» Да, нынче нравятся «Записки», «Дневники»! Жизнишки глупые, их мелкие грешки Ползут на свет и требуют признанья! Из худосочия и умственных расстройств, Из лени, зависти и прочих милых свойств Слагаются у нас бытописанья — И эта пища по зубам Беззубым нам! «Что, камни не живут? Не может быть! Смотри…» Что, камни не живут? Не может быть! Смотри, Как дружно все они краснеют в час зари, Как сохраняют в ночь то мягкое тепло, Которое с утра от солнца в них сошло! Какой ужасный гул идет от мостовых! Как крепки камни все в призваниях своих, — Когда они реку вдоль берега ведут, Когда покойников, накрывши, стерегут, И как гримасничают долгие века, Когда ваятеля искусная рука Увековечит нам, под лоском красоты, Чьи-либо гнусные, проклятые черты! «Не стонет справа от меня больной…» Не стонет справа от меня больной, Хозяйка слева спорить перестала, И дети улеглись в квартире надо мной. И вот, кругом меня так тихо, тихо стало! Газета дня передо мной раскрыта… Она мне не нужна, я всю ее прочел: По-прежнему в ходу ослиные копыта И за клочок сенца идет на пытку вол! И так я утомлен отсутствием свободы, Так отупел от доблестей людей, Что крики кошек и возню мышей Готов приветствовать, как голоса природы. |
