«Не померяться ль мне с морем…» Не померяться ль мне с морем? Вволю, всласть души? Санки крепки, очи зорки, Кони хороши… И несчитанные версты Понеслись назад, Где-то, мнится, берег дальний Различает взгляд. Кони шибче, веселее, Мчат во весь опор… Море места прибавляет, Шире кругозор. Дальше! Кони утомились, Надо понукать… Море будто шире стало, Раздалось опять… А несчитанные версты Сзади собрались И кричат, смеясь, вдогонку: «Эй, остановись!» Стали кони… Нет в них силы, Клонят морды в снег… Ну, пускай другой, кто хочет, Продолжает бег! И не в том теперь, чтоб дальше… Всюду — ширь да гладь! Вон как вдруг запорошило… Будем умирать! «Сквозь листву неудержимо…» Сквозь листву неудержимо Тихо льет церковный звон, Уносясь куда-то мимо В бесконечность всех сторон. Сквозь большие непорядки Душ людских — добро скользит… Где и в чем его задатки? И какой влечет магнит? Дивной силой притяженья Кто-то должен обладать, Чтобы светлые явленья В тьме кромешной вызывать. «Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо…» Молчи! Не шевелись! Покойся недвижимо… Не чуешь ли судеб движенья над тобой? Колес каких-то ход свершается незримо, И рычаги дрожат друг другу вперебой… Смыкаются пути каких-то колебаний, — Расчеты тайных сил приводятся к концу, Наперекор уму без права пожеланий, И не по времени, и правде не к лицу… О, если б, кажется, с судьбою в бой рвануться! Какой бы мощности порыв души достиг… Но ты не шевелись! Колеса не запнутся, Противодействие напрасно в этот миг. Поверь: свершится то, чему исход намечен… Но, если на борьбу ты не потратил сил И этою борьбой вконец не изувечен, — Ты можешь вновь пойти… Твой час не наступил. «Не храни ты ни бронзы, ни книг…» Не храни ты ни бронзы, ни книг, Ничего, что из прошлого ценно, Все, поверь мне, возьмет старьевщик, Все пойдет по рукам — несомненно. Те почтенные люди прошли, Что касались былого со страхом, Те, что письма отцов берегли, Не пускали их памятей прахом. Где старинные эти дома — С их седыми как лунь стариками? Деды где? Где их опыт ума, Где слова их — не шутки словами? Весь источен сердец наших мир! В чем желать, в чем искать обновленья? И жиреет могильный вампир Урожаем годов оскуденья… «Над глухим болотом буря развернулась…» Над глухим болотом буря развернулась! Но молчит болото, ей не отвечает, В мох оно оделось, в тину завернулось, Только стебельками острых трав качает. Восклицает буря: «Ой, проснись, болото! Проступи ты к свету зыбью и сверканьем! Ты совсем иное испытаешь что-то Под моим могучим творческим дыханьем. Я тебя немного, правда, взбаламучу, Но зато твои я мертвенные воды Породню, чуть только опрокину тучу, С влагою небесной, с детищем свободы! Дам тебе вздохнуть я! Свету дам трясине! Гром мой, гром веселый, слышишь, как хохочет!» Но молчит болото и, погрязши в тине, Ничего иного вовсе знать не хочет. «Люблю я время увяданья…» Люблю я время увяданья… Повсюду валятся листы; Лишась убора, умаляясь, В ничто скрываются кусты; И обмирающие травы, Пригнувшись, в землю уходя, Как будто шепчут, исчезая: «Мы все вернемся погодя! Там, под землей, мы потолкуем О том, как жили, как цвели! Для собеседований важных Необходима тишь земли!» «Горит, горит без копоти и дыма…» Горит, горит без копоти и дыма И всюду сыплется по осени листва… Зачем, печаль, ты так неодолима, Так жаждешь вылиться и в звуки и в слова? Ты мне свята, моя печаль родная, — Не тем свята ты мне, что ты печаль моя; Тебя порою в песне оглашая, Совсем неволен я, пою совсем не я! Поет во мне не гордость самомненья… Нет, плач души слагается в размер, Один из стонов общего томленья И безнадежности всех чаяний, всех вер! Вот оттого-то кто-нибудь и где-то Во мне отзвучия своей тоске найдет; Быть может, мной яснее будет спето, Но он, по-своему, со мной одно поет. |
