Востока властелин, египетский судан,

Которого дрожат за гранями своими

Германский цезарь сам и в Азии султан,

Величьем утомленный Зим-Зизими

Задумался, час ужина настал;

Как в храме фимиам, полночный пир курился;

На эту трапезу в подземный мрачный зал

Чертога фараонов Зим спустился.

Плафоны в золоте; раскрашен ряд колонн;

Благоуханье яств; стол царский отягчен

Всем, что придумать только в состоянье

Фантазия голодного; судан

В день пожирал все то, что дать могло питанье

На целый месяц сотне египтян…

Как будто одержим какой-то думой черной,

Среди роскошных блюд Зизими пьет вино,

Он осмеял текст книги той давно,

Которую так чтит дервиш его покорный…

Иные люди с строгостью упорной

Не пьют вина, но зверство — их порок;

Зим не таков; он пил — и был жесток.

Но все же властвовать он может без боязни!

Он царствует; он рабской Африки глава;

Он азиатов бич, страшна о нем молва;

Он царствует в крови, для грабежей и казни.

Зим непреклонен, дик и создан для борьбы;

Опасности войны и смерть — его рабы;

Взлетают выше туч орлы, его увидя,

Он родственник того ужасного царя

Омара, что сказал, на царском троне сидя:

«Бог победит, когда желаю я».

В родстве с ним раджи Агра и Мизора,

И неизменный друг его — булат.

Он усмирил Багдад и Трапезунд с Мосулом,

Который некогда с военным трубным гулом

Под звуки флейт Дуилий-консул взял,

Он Гофну покорил с пустыней Абиссинской,

Аравию, где на заре всплывал

В кровавом зареве шар солнца исполинский,

Геджаз, где по ночам у яркого костра

Трепещут путники с оружьем наготове

И не смыкают глаз, дрожа при грозном реве

Зверей, блуждающих до раннего утра

С эмиром Мекка вся, Маскат с своим имамом

И знойно-дикая Сахара, где не раз

Спускались стаи птиц над караваном,

Вся Скифия, и Атлас, и Кавказ,

Офирские пески, и воды Нагаина,

Ливанские хребты, и Палестина —

Принадлежали Зиму. Перед ним,

Как коршуны из гнезд своих, спешили

Скрываться в Африке, в степном ее горниле,

Султаны робкие, чтоб не настиг их Зим.

Он властвует до поясов холодных,

Где с амазонками нагими вел он бой,

Он ссорит христиан между собой,

И, словно псов на кабанов голодных

Натравливая, он их тешится борьбой.

Он страшен всем, сам лама в облаках

Склоняется пред ним; испытывает страх

При имени его и софи непреклонный,

Семью знаменами своими осененный.

Зим царствует, и каждый взмах его меча

Владения его распространяет шире;

Он грабит города, сжигает их, сплеча

Рубя врагов… Кому же в этом мире

Народов жизнь принадлежит, кому?

Дай нам ответ, ты, всемогущий боже!

Она нужна тирану одному,

Как нужно для быка соломенное ложе.

Но скучен Зим. Сидит он одинок;

Для подданных-рабов нет места возле трона,

Где только стерегут властителя чертог

Могущество и блеск. Стоит он вне закона,

Ему доступно все — и все же скучен Зим:

Он мрачно пьян.

Он чашу наслажденья

Испил до дна; лобзали в униженье

Его колени визири, пред ним

Под звуки флейт крутились, словно змейки,

Нагие женщины; улемы, старцы-шейхи,

Склонялись в прах пред белой бородой,

Скрывавшей душу черную Зизими.

Двух городских воров ввели к нему. Своими

Оковами гремя, они, как пред бедой,

У ног властителя в мольбах стонали глухо;

Но медленно ножом он распорол им брюхо,

Чтоб видеть, как ползут их внутренности вон.

Потом своих рабов, зевая, выслал он.

Зим озирается с высокомерной ленью;

Зим хочет говорить, на зло уединенью.

На сфинксах мраморных воздвигнут пышный трон:

Они белы как снег; льют благовонный запах

На них венки из роз со всех сторон;

Загадочный их взгляд улыбкой оживлен;

У сфинкса каждого по лире в голых лапах;

У каждого на лбу есть слово, и таков

Смысл этих десяти, на них сверкавших, слов:

Величие, Любовь, Забава, Сладострастье,

Здоровье, Красота, Победа, Слава, Счастье,

Веселье.

И воскликнул Зим тогда:

«О сфинксы с лучезарными глазами!

По славе равного мне нет под небесами;

Зизими имя вечно, как звезда,

И наполняет мир одними чудесами;

Бросает молнии рука моя в народ;

Всем подвигам моим давно потерян счет;

Живу я, но не так, как смертный в мире тленном;

Дряхлеющий мой трон становится священным;

Когда мой час пробьет в юдоли слез и бед,

Я к свету возвращусь, — я сам есть только свет!

Бог скажет: «Я хочу призвать к себе султана».

И яркая заря из-за тумана

Пошлет мне свой ласкающий привет.

Все человечество мне молится доныне;

Мне Слава с Гордостью покорны, как рабыни,

И если я сижу, они всегда стоят.

Народ противен мне, как ненавистный гад;

Когда его давлю, я в грязь ступаю словно…

О сфинксы, возлежащие безмолвно!

Здесь ночью, без людей, со мною говоря,

Рассейте скуку грозного царя,

Забудьте вечный сон при блеске полновластья

И пойте песни мне о славе и о счастье.

О сфинксы, розами венчанные кругом,

Заговорите же! Здесь тихо, как в могиле…»