Как свора верных псов, наш город сторожат
Могучие форты: ведь мог же гнусный гад
Порою доползать до самых стен Парижа!
Хитер опасный враг; его орда все ближе.
Их девятнадцать здесь, на кручах, на холмах;
Тревожно ждут они, врагу внушая страх,
И, чтоб не удались коварные затеи,
Всю ночь вытягивая бронзовые шеи,
Бессонно стерегут людей, объятых сном,
И в легких бронзовых клокочет смертный гром.
По временам холмы внезапно в тьму густую
Бросают молнии — одну, потом другую.
И снова ночь, — но вот почуяли они
Угрозу в тишине, в покое — западни.
Напрасно кружит враг, — он лишь теряет время;
Они же — бдительны и сдержат вражье племя
Орудий, рыщущих вдали, сквозь плотный мрак.
Париж — могильный склеп, темница, бивуак,
Средь мира темного безмерно одинокий,
Стоит, как часовой, покуда сон глубокий
Его не свалит с ног. Покой объемлет всех —
Мужчин, детей и жен. Стихают плач и смех,
Стихают площади, мосты, колеса, топот
И сотни сотен крыш, откуда сонный шепот
Исходит — голоса надежды, что твердит
О вере, голода, который говорит
О смерти. Смолкло все. О, сны! О, души спящих!
Тишь, забытье… Но их не усыпить, грозящих.
И вот внезапно ты очнулся… Страх и дрожь…
Прислушался едва дыша — и узнаешь
Густой, глубокий гул, как будто стонут горы;
Селенья вздрогнули, внимает мрачный город,
И вот на первый гром ответствует второй —
Безжалостный в своей угрюмости, глухой,
И новые во тьме раскаты возникают,
И громы тяжкие друг друга окликают.
Форты! В густых зыбях полночной темноты
Отчетливы для них зловещие черты:
Они заметили орудий очертанья,
Заметили в лесу, чье мертвое молчанье
Нарушил птиц ночных встревоженный полет,
Передвижение чужих полков и рот,
Огни в кустарниках — как волчьи злые очи…
