ОПОРА ИМПЕРИЙ Раз существует мир, то с ним считаться надо. Давайте ж говорить о людях без досады. Вот это — наших дней мещанский идеал. Когда-то мыло он и сало продавал, Теперь же у него сады, луга, дубравы. К народу он жесток. Дворянство он по праву Не любит, будучи привратника сынком И род Монморанси считая пустяком. Строг, добродетелен, он член незаменимый (С коврами под ногой, когда приходят зимы) Великой партии порядка. Кто умен И кто влюбляется, тех ненавидит он. Немного филантроп и ростовщик немного, «Свобода, — он кричит, — права людей, дорога Прогресса светлая? Не надо мне их, вон!» Да, здрав, и прост, и груб, как Санчо-Панса, он, Сервантес же пускай кончины ждет в больнице. Он любит Буало, не прочь обнять девицу, Развлечься с горничной и, смяв передник ей, Кричать: «Безнравственны романы наших дней!» Он мессу слушает всегда по воскресеньям. В сафьяне дорогом и с золотым тисненьем Подмышкой у него Голгофа и Христос. «Не то чтоб этому я верил бы всерьез, — Твердит он, — но затем вхожу я в храма двери, Чтоб сброд уверовал, увидев, что я верю; Чтоб одурманен был голодный и глупец. Какой-то боженька ведь нужен наконец». Дорогу! Входит он. На месте самом видном Церковный староста с животиком солидным; Сидит он, гордый тем, что все уладить смог; Народ на поводке и под опекой бог. НАПИСАНО НА ПЕРВОЙ СТРАНИЦЕ КНИГИ ЖОЗЕФА ДЕ МЕСТРА Зловещий храм, сооруженный В защиту беззаконных прав! По этой плоскости наклонной Алтарь скатился, бойней став. Строитель жуткого собора, Лелея умысел двойной, Поставил рядом два притвора: Для света и для мглы ночной. Но этот свет солжет и минет; Его мерцанье — та же мгла, И над Парижем Рим раскинет Нетопыриные крыла. Философ, полный жаждой мести, Своим логическим умом Измыслил некий Реймс, где вместе Сидят два зверя за столом. Хотя обличья их несхожи: Один — блестящ, другой — урод, Но каждый плоть народа гложет И кровь народа алчно пьет, Два иерарха, два придела: В одном венчает королей Бональд; в другом де Местр умело Канонизует палачей. Для тирании нет границы — Ее поддерживает страх. На тронах стынет багряница, Стекающая с черных плах. Один царит, другой пытает. Давно я знал, что будет так. Ведь шпага с топором вступает От века в незаконный брак. ПУСКАЙ КЛЕВЕЩУТ
Как, чернью оскорблен, уж ты глядишь уныло! Не знаешь, видно, ты простой улыбки силу! Когда освистан ты, оплеван, уязвлен Глупцами темными, поправшими закон, Сто раз менявшими занятья, роли, веру, Ты клеветой шутов расстроен свыше меры, Ты омрачаешься, теснится грудь твоя От ядовитых слов продажного хамья. А я, смотри, один посереди арены Смеюсь, обрызганный слюны их злобной пеной. Иду. И крут мой путь. Но вера глубока, Что нынче в этом честь и слава — на века. КОНЧЕННОМУ ЧЕЛОВЕКУ О, ты, конечно, знал, что с гордой высоты Падешь, но как падешь, о том не ведал ты! Ты утешал себя предположеньем ложным, Что вниз тебя столкнут движеньем осторожным, Что тихо, в сумерках, сместит тебя народ, Что гром не на тебя, а рядом упадет, Что все произойдет тихонько, под секретом, И будет послан друг сказать тебе об этом, — Так вазу ценную на землю ставим мы. И ты заранее, в стране, где нет зимы, Воздвиг себе дворец, подобный виллам Рима, И ложе мягкое, чтоб падать невредимо. Но в полдень на тебя упал небесный гром, Блеснула молния на небе голубом, При людях, в ясный день, стрела слетела свыше, Ошеломив тебя, как рухнувшая крыша. А те, пред чьим лицом ты был повергнут в прах, Объяты ужасом, застыли на местах; И, распростертое твое увидев тело, Шептали мудрецы: «О, как же ослабела, Как измельчала власть, когда ничтожный крот, Рожденный в прахе жить, упал с таких высот». " Да, пушки делают счастливыми людей. " Да, пушки делают счастливыми людей. Освободились мы от взбалмошных идей: Свобода, равенство, естественное право И Франции родной призвание и слава. Сократ безумцем был. Лелю его разнес. Социалистом был, скажу я вам, Христос, И вознесли его напрасно так высоко. Ядро, как бога, чтим, Пексана — как пророка. Цель человечества — пристойно убивать. Лишь меч несет с собой покой и благодать. Ядро с нарезкою, как чудо, всех пленило. Свет бомбы разрывной — вот дивное светило! И весь порядочный и весь достойный мир, Любуясь пушками, в восторге от мортир. Ошибся, видно, бог — тиран его поправил: Бог людям слово дал, тиран молчать заставил. Опасен, дерзостен излишек слов и дум; Уста должны молчать, и пресмыкаться — ум. И духом гордые склоняются, робея. «Молчать!» — кричит война, и все дрожит пред нею. |
