— Возможно. Это вагон фабрики Оренштайна и Коппеля, заказали их где-то лет десять назад. Развивает до шестидесяти километров в час.

Внутренний вид вагончика тоже был под стать трамваю: деревянные лавочки из планок поперек вагона, стены были отделаны фанерой и желтым линкрустом. Двери шумно вздохнули и захлопнулись сами. Вагон чуть дернуло, под полом зарычали зубчатые колеса, и поезд, неспешно ускоряясь и покачиваясь, заскользил вперед.

— Не люблю ездить в моторных, — поморщилась Лена, — все обычно стараются сесть в прицепные, там тише.

— Поэтому мы и едем в моторном, — заметил Ступин.

Пока Виктор осматривает вагон фабрики Оренштайна и Коппеля, автор, пользуясь случаем, заметит, что читатель, к сожалению, так и не узнает, кто же такой был Хуммель и что с ним потом стало. Когда писатель выдумывает историю, в ней обязательно должны быть законченные сюжетные линии. Линия зарождается, развивается логически и находит свое завершение. А в реальной жизни так не бывает. Вот жил рядом с вами, положим, какой-то человек, а потом уехал, и никто дальше о нем не знает. А додумывать чужую реальность, если в ней не побывали наши историки, как-то, согласитесь, странно. Да и после историков реальность часто яснее не становится, даже своя.

— А в цветном кино сняли теплоход «Император Владислав»?

— Читали анонсы?

— Нет. Дедукция.

— И что же еще она подсказывает?

— Что фильм снят в честь открытия канала Москва — Волга.

— Развивайте. У вас получается.

— А я догадалась. У вас там сняли такой же фильм.

— Невероятно, но факт…

Действительно невероятно, подумал Виктор, покачиваясь на лавке. Вагон метро, построенный по объективным законам науки и техники, — другой, а фильм, продукт творчества чисто субъективного, — почти тот же. Хотя вагон — продукция текущая, а «Волга-Волга» — отражение всего среза эпохи. Закон больших чисел через духовное видение.

Тем временем вагон подкатил к станции «Кремлевская», которая, впрочем, отличалась от «Киевского вокзала» только бордовой отделкой стен. Поднявшись по гранитным ступеням, они свернули вправо и долго шли по длинному тоннелю, заполненному разношерстными пешеходами, над которым что-то постоянно гудело и катилось. Виктор решил, что над ними проходит другая линия метро, но вскоре, когда они поднялись в мир, заполненный золотистым утренним туманом и солнцем, он понял, что ошибся.

Они вышли к Кремлю возле здания, которое Виктор помнил как Исторический музей; вся Красная площадь была заполнена несущимися автомобилями и автобусами, за исключением полосы, на которой, непривычно близко к центру, расположились Лобное место и памятник Минину и Пожарскому. На уши тяжелым катком давил непрерывный гул моторов, словно по площади, как во время парада, катилась тяжелая бронетехника, и в голове отдавалась какофония клаксонов звучания самого немыслимого и разнообразного — как будто каждый водитель подбирал себе свой, как звонок в мобильнике (впоследствии выяснилось, что так оно и было). Мавзолея и трибун, естественно, не существовало, а на шпилях башен, к совершеннейшему удивлению Виктора, сияли восьмиконечные звезды.

— А где орлы-то? — спросил он Лену.

— Как один от ветра свалился, сняли и вместо них поставили вифлеемские звезды.

Вход в Кремль, как и в прошлой реальности, был через Спасскую башню; мимо часовых они прошли без всякого пропуска, но, как только оказались за стеной, двери сзади тут же захлопнулись, и дежурный офицер схватился за телефон: «Третий пост докладывает… Объект проследовал…» Ступин взглянул на часы и сверил с кремлевскими курантами.

— Ну вот, у нас еще пропасть времени. Виктор Сергеевич, вам доводилось раньше здесь бывать?

— С детских лет, с экскурсиями. В соборах, в Грановитой, в Оружейной…

— У вас там недурственно. Тогда, если не против, пока посидим в сквере на лавочке. Люблю свежий воздух и природу.

— Вы, пожалуйста, объясните мне протокольную сторону. Как держаться, приветствовать, что там вообще положено, чего нет. Ну и о чем вопрос, что подготовить.

— Пустое. Держитесь естественно, просто, все эти церемониалы выкиньте из головы, это мешает делу. Легенды тоже выкиньте, он в курсе. На входе в канцелярию попросят сдать оружие, но с этим, думаю, неясностей не будет. Да, мы на встрече не присутствуем, в кабинет вас проведут, так что не заблудитесь.

— А…

— А о чем — даже жандармерия не знает.

— Понятно.

— Да вы не тушуйтесь. Кстати, в Калуге к нам сели наши светила в области радио, разобраться с вечерними записями, утром их, естественно, будить не стали, пусть отдыхают. Знаете, какой их вывод? Стержневые лампы — гениальный выход из положения. Кстати, почему у вас они не нашли широкого применения?

— Появились слишком поздно. Уже транзисторы были. Их использовали в основном в военной и космической технике, потому что устойчивы к радиации.

— Ага. То есть эта ваша бомба…

— Да. Так что здесь — в самый раз, начиная от армейских раций и вычислительных машин ракетных комплексов. По крайней мере, лет десять нет смысла применять в ширпотребе, а то еще транзисторы из-за них создадут позже.

— Не позже. У нас, по крайней мере, не позже. И еще понравилась ваша мысль насчет комплексного подхода — сразу со стержневыми лампами осваивать другие миниатюрные радиодетали и печатный монтаж, сразу по освоении транзисторов — модули и начинать работать над интегральными схемами. Ну и не разделять по разным ведомствам производство компонент и изделий. Ваше мнение о том, что ставка только на развитие военной электроники в ущерб гражданской и бытовой затормозит прогресс, также нашло полное понимание. Да, у Елены Васильевны, может, какие вопросы?

— У меня сейчас один вопрос — когда нам в лабораторию поставят компьютер? Так что можете спокойно обсуждать проблемы диффузионной сварки в вакууме.

…Коридор канцелярии был совершенно пустым, если не считать часовых и сопровождающего лейтенанта. Виктор подозревал, что к его приходу дали указание посторонним не маячить. Кое-где у окон стояли кадки с хамеропсами.

— Вам сюда. — Офицер услужливо открыл одну из обитых черной кожей створок двери. Виктор решительно шагнул внутрь, полагая, что заминка или иное внешнее проявление робости сыграет здесь против него.

— Здравствуйте. К вам можно?

В кабинете стояла тишина. Сам кабинет был в общем-то ничего особенного — два дубовых стола с зеленым сукном, поставленные в виде буквы «Т», шкафы, набитые истрепанными книгами, шторы, портрет императора. Через открытую форточку с площади долетали гудки машин; сквозняк выветривал запах крепкого табака. В потертом и достаточно просиженном коричневом кожаном кресле никого не было. Виктор не знал, стоять ему здесь, ожидая хозяина, или присесть на стул. Да и кабинетик-то был отнюдь не крутой. «На предварительное собеседование, что ли, или инструктаж?»

— Кхм! Мне… сказали сюда пройти… — не совсем твердо продолжил он.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — раздался сзади голос, показавшийся неожиданно знакомым.

Виктор обернулся.

Прямо перед ним в двух шагах стоял живой Сталин.

Вот кого Виктор не ожидал встретить в этой реальности — так это Сталина. Все-таки это не советская власть, и большевизм здесь изничтожают в корне, религия — государственная, и даже восстановлен царский престол. Тем не менее это был такой же Сталин, как и в мавзолее во второй реальности, и даже выглядел не слишком моложе. Правда, одет он был не во френч, как на довоенных фотографиях, а в серый мягкий костюм с накладными карманами, напоминавший френч, и в белую рубашку без галстука. Зато пышные усы были как на портрете. Вблизи в глаза Виктору почему-то бросилось то, что нос у Сталина сильно выступает вперед, подбородок — наоборот, вертикальный и как-то отдвинут назад, а шея крепкая, широкая, как у борца. Волосы были с легкой проседью, а в уголках глаз виднелась сеть морщин.